Повести. Рассказы
Шрифт:
— Вы спутали, — уже мягче сказала она. — Никогда я там не жила и была-то несколько раз. У меня подруга с Мясоедовской…
— На Мясоедовской я вас и видел. Как же! И подругу вашу помню. Такая… некрасивая…
О, дружба женская! Лидочка таяла на глазах.
— Пейте чай, остынет. Это вообще-то не мой стол. Я вон те обслуживаю. Хотите, к себе пересажу?
— Ли-и-да! — укоризненно посмотрел на нее Звонарев. — Как же иначе?
— Вы сели тут, в Варне?
Он кивнул:
— У вас тут женское царство! Одни девушки. И очень хорошенькие… — Он
— Почему же? На камбузе ребята есть. Повара… Во втором классе трое официантов — ребята из училища. — Лидочка считала, шевеля пухлыми губками. — Много… Человек сорок, наверное, если не больше…
Проходивший мимо директор ресторана бросил в их сторону взгляд. Лида сразу отошла.
— Приятного аппетита! — сказал он Звонареву. — Как покормили?
— Прекрасно.
— Опаздываете…
— Я только что поднялся на борт.
— Извините… Клячко! — окликнул директор мелькнувшего в дверях администратора. — Давай собирай комиссию! Инвентаризацию проводить будем. Радиограмма пришла — уценили иностранный коньяк…
Директор с длинным, чуть сутуловатым Клячко скрылись в дверях.
Судно еще стояло, но уже начало работать мощное сердце машины. Об этом говорила легкая вибрация под ногами.
Звонарев заглянул в музыкальный салон. Квартет музыкантов — все девушки — настраивал инструменты.
У стойки бара Звонарев заказал чашку кофе. Бармен, не удостоив его взглядом, нажал на ручку машины. Рука с перстнем на пальце поставила перед Звонаревым чашку. Бармен был блондин лет двадцати пяти. Под синим пиджаком угадывался хорошо развитый корпус. Он курил дорогую сигарету с душистым запахом. Не докурив и до половины, раздавил ее в пепельнице. Звонарев отметил этот жест. Возможно, он и предназначался для посетителя с одинокой чашкой кофе, сидевшего перед выставкой бутылок, по этикеткам которых можно было изучать географию.
— Во сколько отход? — спросил Звонарев.
— В вестибюле первого класса расписание…
Блондин вынул из пачки новую сигарету, щелкнул зажигалкой…
Включилась судовая радиотрансляция:
«По судну — аврал! Палубной команде занять места по швартовому расписанию!»
Оживились, замахали руками провожающие. Маленькая козявка — портовой буксир навалился на борт судна. Пассажиры высыпали на палубу.
Звонарев поймал на себе взгляд маленького, толстого, похожего на армянина пассажира. Причал медленно удалялся, и пассажиры перемещались по палубе в обратную сторону от движения теплохода; толстяк оказался рядом.
— Прекрасный курорт! — сказал Звонарев, кивнув на огни Варны.
— Не-ет! — запротестовал толстяк. — Сотщи! Ля мэрвэйёз! Харашо!
— Ах Сочи! — обрадовался Звонарев. — Долго вы были в Сочи?
— Ан, де, труа, кятр, сэнк… пять!
— Пять дней? Мало!
— Нет мало, нет! Плюс Эревань, Ферзабад, Одес… Много!
Звонарев с интересом посмотрел на него. Толстяк протянул руку и наклонил голову.
— Катарикос.
— Очень приятно. Звонарев.
— Я есть… — Катарикос
— Будем соседями, — улыбнулся Звонарев. — Вы в Бейрут?
— Фамагуста.
— Грек? Киприот?
— Арменьен, Армения! Арменский язык не понимайт. Абсолюман! — Он рассмеялся, рукой указал на светящиеся окна кормового бара: — Приглашаю… За дружбу!
— Можно, — обрадовался Звонарев возможности продолжить обход питейных заведений.
— Как это у вас?.. На «троих»…
— А где третий?
— Вот! — Катарикос хлопнул себя по огромному, как бочонок, животу и оглушительно захохотал.
Пил он действительно много. Пока Звонарев тянул свою единственную рюмку, в «бочонке» Катарикоса бесследно исчезли три или четыре порции коньяка.
Обслуживала их полная миловидная женщина лет сорока.
— Русский женчин… — восхищался Катарикос, нисколько не смущаясь присутствия барменши. — О-о!
На верхней открытой палубе над баром находился бассейн. Стены его трехметровой глубины опускались в центр бара, который занимал свободную площадь круга вокруг бассейна. Стены бассейна с круглыми иллюминаторами служили внутренней стеной бара. В иллюминаторах плескалась вода, плавали полуголые наяды, чье-то лицо беззвучно прилипло к стеклу и смотрело на сидевших в помещении людей.
Катарикос вертелся на стуле. Видно было, что ему не дают покоя скользящие в иллюминаторах женские формы, причудливо искаженные электрическим освещением.
Расплачиваясь, Катарикос вынул бумажник. Развернул, положил на стойку. В правом его отделении под прозрачной вставкой Звонарев увидел разорванную пополам фотографию какой-то женщины. Всего одну половинку…
Из подсобного помещения за стойкой бара показался на минуту худой морщинистый человек лет пятидесяти. Видимо, бармен. Опять скрылся за дверью.
Поздно вечером Звонарев стоял у борта, курил. Он вздохнул, бросил огонек сигареты в волну за бортом, поднялся на верхнюю палубу, куда вел узкий трап с табличкой на двери: «Пассажирам вход воспрещен». Пройдя вдоль темных зачехленных шлюпок на открытой палубе, он шагнул в освещенный коридор и увидел в глубине дверь с надписью: «Капитан».
Вдруг дверь отворилась, оттуда вышел моряк со стопкой бумаг в руке и пошел навстречу, внимательно вглядываясь в заблудившегося пассажира. Неожиданно лицо моряка расплылось в улыбке, он оторопело развел руками и сказал:
— Звонарь! Ты?.. Ты как тут?
Да, это был Сашка Тюриков, школьный приятель, его тезка.
— Привет, Тюля! — растерянно буркнул Звонарев.
— А я только вспоминал тебя! Постой, почему же? А! Радиограмма есть Звонареву. Тебе, что ли? А ну, пошли!
Он поволок Звонарева в радиорубку, засыпал там вопросами:
— Ну? Где кровь проливаешь?
— Инженерю…
— Институт кончил? Я вот плаваю. Ничего… Жить можно. Валюта идет… Всегда имеешь «пару копеек»… Да, радиограмма! Где она?