Повести
Шрифт:
— Выступит кокшайский фронтовик. А этому, — указал он на Шумилина, — хватит. Дядя, слазь, — обратился Филя к оратору и руки протянул, словно стащить его хотел.
Мы подсадили Тараса на стол и, он, опираясь на палку, предложил избрать от Кокшая уполномоченных.
После выборов уполномоченных не скоро разошелся народ. Наши и кокшайские собирались в группы и уже мирно разговаривали. Нашлись и знакомые. Гуляли по лесу. Скоро лее наполнился голосами, веселыми восклицаниями, а когда мы, уполномоченные, подходили к конторе, позади уже слышались звуки гармоники.
Помещик и управляющий злобно
— Гражданин Сабуренков, — обратился Тарас к помещику. — Народ двух сел постановил: вашу землю и все имущество отобрать. Нам, комиссии, поручено принять от вас имущество в сохранности.
— Кто вы такой? — перебил Сабуренков Тараса.
Тот оглянулся на нас. Наступило молчание. С улицы донеслись песни и веселый перебор гармоники.
— Слышите, помещик? — указал я на окно. — Слышите музыку вместо драки, которой вы ждали? Так что же вы спрашиваете, кто такой этот человек? Он представитель того народа, который получил вашу землю и все, что на ней. Будьте любезны — убирайтесь из имения! Требуем отдать ключи.
— Это… грабеж! Я буду жаловаться комиссару. Вы — анархисты. Большевики! — вдруг взвизгнул помещик.
— Филя, говори с ним!
Филя уставился на Сабуренкова острым глазом, и тот сразу смолк.
— Раскладывай книги! — прогремел Филя.
Но помещик и с места не сдвинулся.
«На кой черт мы с ним возимся», — подумал я и обратился к Тарасу:
— Пиши протокол от двух комитетов. А ты, Павел, будь председателем. Давайте, мужики, узаконим при нем же, — указал я па помещика. — Мы ему покажем, что такое большевики. Пиши, Тарас.
Он сел за стол, взял лист бумаги. Мужики расселись поудобнее.
— «Собрание свободных граждан двух сел, — начал я диктовать, — руководствуясь постановлением губернского съезда крестьян от 24 апреля 1917 года, а также постановлением Центральной конференции партии большевиков, того же апреля месяца, согласно предложению товарища Ленина…»
— Не признаю вашего Ленина! — взвизгнул помещик.
Сдерживаясь, сквозь зубы я продолжал:
— «…о конфискации всех земель в пользу народа, постановляет: «провести в жизнь эти указания. Считать землю Сабуренкова, всего около двух тысяч десятин, все имущество, скот, инвентарь народным достоянием. Миролюбиво распределить землю в первую очередь среди нуждающихся. Немедленно приступить к севу яровых». Написал?.. «Сельскохозяйственные орудия держать в имении. Избрать от каждого села управляющих». Так?
— Так, — за всех ответил Филя.
— Еще что? Да… напиши: «В первую очередь засеять землю вдовам и солдаткам». А теперь, — обратился я к Сабуренкову, — вы что-то сказали про Ленина?
— Не признаю вашего Ленина. В пломбированном вагоне…
— Вон! — не дал я ему договорить. — Вон из чужого помещения! Мужики! Гоните его!
Филя будто ждал такой команды. Бесцеремонно схватил за рукав помещика, вытолкал его в двери. Следом за ним вывел озиравшегося управляющего, который что-то пытался сказать, да так и не смог.
— Граждане, продолжаем заседание…
25
— Строят? — спросил меня Игнат, кивая на плотников.
— От какой боли застонал? — спросил я его. — Или кто помер?
— Д–да–а, — еще раз вздохнул он.
Во вздохе слышалась безнадежность.
— Говори, староста, что тебя терзает.
— Какой я староста? Отменили меня.
— Когда?
— И не знаю. Уснул старостой, проснулся — нет ничего.
— Трус ты, дядя Игнат. До революции и то храбрее был. Что ты держишься за Николая? Ведь не вышло по его. Отобрали землю.
— Это правильно, только знаешь… эх!
— Не эхай… Солдат пришлют из уезда?
— Сабуренков туда тронулся.
— Знаю. И там утерли ему нос. Уездный комитет постановил то же, что и губернский. Теперь Сабуренкову путь один — к Шингареву. Зря мы отпустили его разъезжать. Арестовать бы и держать на хлебе, на воде до Учредительного собрания.
Игнат смотрел на сруб новой избы, выросшей почти наполовину, на мусор и щепки, на кур.
Фома ловко вырубал угол, искоса поглядывая на Игната. Как бы не узнав его, Фома крикнул мне:
— Кто там с тобой?
— Не знаю, — ответил я.
— Игнат, ты теперь вроде управляющий?
— А ты руби. Мы свое дело знаем, — обиделся Игнат.
— Вон что. Выходит, новой власти слово сказать нельзя. Поделили землю с кокшайскими?
— Овес уже взошел, а ты про дележ.
— Подожди, — погрозился Фома топором, — нагрянут каратели, тебя на дубу повесят.
— Меня после тебя.
— Тогда вместе, — согласился Фома. — Вон Климов — молодец: не допустил. Эка, сын-то какой у него!
— И у Климова возьмем! — вдруг расхрабрился Игнат. — Не все у воинского за пазухой ему сидеть. А народ — сила!
Опять Игнат другой, будто подменили. И я решил поговорить с ним по душам.
— Дядя Игнат, ты в отцы мне годишься, и не мне бы тебя учить, но послушай. Дело мы так затеяли, что ни отступать, ни раздумывать нельзя. И не думай, что все это начали мы так, сломя голову. Нет. При тебе брат мой Миша говорил, что мы должны делать, если скоро будет революция? Миша не с неба все взял. Он в партии. Теперь в Питер прибыл главный — Ленин. Он всем делом руководит. Что я тебе этим хочу сказать? А то, — если десять лет тому назад наше село хоть и пострадало, зато мы кое–чему научцлись. Тогда мужики выступали не так дружно, а теперь нет такого имения, где бы мужики не захватили землю. Пусть у некоторых в аренду взяли. Аренда полетит, дай срок! Война, дядя Игнат, война для выгод буржуев да бар разъярила нас, открыла глаза, потому и трон рухнул, как гнидой пенек. И раз мы шагнули в такое дело, надо идти твердо. Почему Временное правительство против захвата земли? Потому, что оно из капиталистов да помещиков. Кто избирал его? Само себя избрало. А раз временное, стало быть, непостоянное. Свергнут и их. Только нам не надо колыхаться. Понял, дядя Игнат? Если не понял или трусишь — не мешайся. Но стыдно тебе будет, дядя Игнат. Сын твой убит на войне. Хороший был парень. Он не стал бы раздумывать так, как ты. Вспомни о нем и озлоби свое сердце против богатеев. Гагара тебе, как гусь свинье. Держись за нас. Так-то… — похлопал я по плечу склонившегося Игната. — Сейчас куда?