Повести
Шрифт:
В обед, пока наши отдыхали, я взял косу. Коса с грабельцами была для меня тяжела, но саженей пять я прокосил и сам связал. Как следует отдохнуть народу не дал Орефий. Словно бес кольнул этого человека: выскочил из-под телеги, ударил в косу. Звон пронесся по полям. И снова продолжали мужики косить барскую рожь. И опять, оглядываясь, таскал я снопы из обноса, а полуобмолоченные клал вниз или в середину.
«Голод — не тетка, — говорили мужики, — а барыня не подохнет».
То, что
Вечером поехали домой. Князь–мерин плелся так же тихо. Мать так же ругала отца. Нас то и дело обгоняли. Еще издали мы заметили, что на перекрестке, возле лошадиного кладбища, стоят верховые и Косорукий.
— Батюшки, никак трясут! — с дрожью в голосе проговорила мать.
«Трясут» — значит обыскивают.
— У нас, помилуй бог, нечего трясти, — сказал отец.
Я сижу с матерью и чувствую, как она дрожит.
Издали доносится крик. Видно, трясут здорово. Подъезжаем ближе. Солнце скрылось. Я шепчу матери: «Не найдут».
У всех на телегах навалена солома. Это объедки от лошадей. За объедки не ругают, но в них некоторые кладут необмолоченную розвязь. Как только обыскивающие это обнаружат, все летит с телеги.
— Сто–ой! — крикнули передним подводам. Остановились и мы. Впереди не меньше двадцати подвод. Обыскивали пять человек: стражники, объездчик и еще кто-то.
— Есть рожь? — спрашивал стражник, подходя к очередной телеге.
— Что вы, что вы! — говорил мужик.
— Ну-ка, слезай.
Здесь же на загоне огромная куча соломы, отдельные снопы и ворох невеянной ржи. «Невейка» была и у нас. У меня тревожно забилось сердце.
— Фамилия? — спрашивал стражник, если находил рожь.
Этот вопрос больше всего пугал мужиков. Тут уж никуда не денешься, раз записан. Тут тебе штраф, а может, что и похуже.
Следующая подвода, еще и еще… Наша очередь все ближе. На матери лица нет. Зато отец совершенно спокоен. Он ничего не знает.
По тому, как тот или другой мужик, у которого ничего не нашли, ударял по лошади, я догадывался, что у него «искали, да не нашли». Подводы стояли и сзади нас. Почти все сидели на телегах. Мне стало досадно: почему не прогонят мужики этих стражников,, как прогнали тогда со степи возле леса?
Впереди нас — подвода Орефия. Я подошел к ней. Орефий сидел смирно и совсем не кричал, как обычно: «скорей, скорей». «Ну, — подумал я, — если бы у тебя ничего не было, ты бы не утерпел. Ты бы поднял крик на все поле». Сидели смирно и жена его и Костя.
— Слезай! — подошел я к Косте.
Он спрыгнул. Мы отошли.
— Боитесь? — решил я выпытать.
— А то разь нет, — сознался он.
— Много?
—
— В снопах?
— Невейка.
— Это хуже. В мешке аль где?
Костя промолчал. Он не хотел говорить — где.
Я все-таки решил выведать.
— Как хошь хорони, а они найдут. И тогда прямо в острог аль в арестански роты.
— У нас не найдут.
— Разыщут. Телега — она и есть телега. Вверх дном ее перевернут.
— И перевернут — не найдут. Если разбивать начнут, тогда…
— А крепко забито?
— Тятька делал.
— Снаружи незаметно?
— Погляди иди.
Я подошел и посмотрел на телегу. Она, как и все, «на четырех колесах». И никому в голову не придет, что у этой телеги двойное дно. Сверху ровное, а вниз уходит углом.
— Только молчи. У многих такие телеги.
— Сколько там?
— Мер шесть. Да вчера столько да завтра. А у вас?
— Нам прятать негде. Телега худая, солома и то вываливается.
— Наш тятька здорово придумал. Насыпаем сверху, а выпущаем снизу. Вынул дощечку, она и потечет.
Мы пошли с Костей туда, где шел обыск. Только что отъехал Василий Госпомил. У него ничего не нашли.
— Подъезжай! — крикнул стражник.
Следующий — Григорий Стручков, по–уличному, Грига, мужик неопределенных лет. Он не имел на лице ни малейшего намека на усы или бороду. Про Григу и жену его Фросинью нехорошее говорили. Особенно про их детей. Будто один из ребят похож на такого-то мужика, другой — на другого, только ни одного нет похожего на Григу. Фросинья — баба веселая, сплетничать сама любила и аккуратно, почти каждый год, к великому ужасу мужа, рожала детей.
— Есть рожь? — спросил Григу стражник.
— Истинный бог, ни зерна.
Стражник засунул руку в розвязь, пощупал в одном месте, в другом.
— Ну-ка, слезь!
Грига слез, а Фросинья осталась сидеть. Она сидела молча и равнодушно, будто искали не у них, а у других.
— И ты, баба, слезь. Может, под тобой мешок, — сказал стражник.
— Залезь да пощупай! — огрызнулась она.
— Слезь, раз приказываю!
Фросинье, видимо, не хотелось слезать. Она все отодвигалась.
— Слезь, говорю! — еще раз крикнул стражник.
Фросинья поставила ногу на чекушку, хотела было слезть, да вдруг так и грохнулась возле телеги.
— Батюшки, — крикнул кто-то, — с испугу что ль?
Грига быстро подбежал к ней, поднял и отвел в сторону. Только отошел на шаг, как она снова, словно кто пихнул ее, повалилась на бок.
— Еще упала!
Опять Грига поднял ее.
— Стой ты, дура, стой, — шепнул он.
— Силов нет, — ответила Фросинья.