Повести
Шрифт:
за время, которое, невзирая ни на что, мчалось дьявольски быстро, и лейтенант даже испугался, что
вконец опоздает. По правде, он не предвидел столько неожиданностей в самом начале и теперь подумал
невесело: а что еще будет!
Ивановский рванулся вперед, но не прополз и десяти шагов, как опять замер от потока стремительно
метнувшихся в его сторону трасс. Распластавшись на снегу, лейтенант вгляделся в ту сторону, где едва
заметным бугорком темнел в отдалении
маленького, едва заметного вблизи обмежка. Все-таки, наверно, их обнаружили. Вверху с шипением и
треском жгли небо ракеты, а пулеметные трассы, огненно сверкая в темноте, секли, низали, взбивали
снег как раз на их предстоящем пути из-за пригорка. Во что бы то ни стало надо было выскользнуть из
этой проклятой западни, но проползти по ярко освещенному полю нечего было и думать.
Кажется, они застряли прочно и надолго. Хорошо еще, что слева попался этот обмежек, словно
посланный богом для их спасения, - только он укрывал их от пулеметного огня с пригорка. Но сколько же
можно укрываться?
Тем временем все неподвижно и молча лежали, ожидая его решения и его командирского действия. И
он решил единственно теперь возможное: заставить замолчать пулемет. Очевидно, лучше всего
подползти к нему со стороны фронта, от речки; сделать это, разумеется, с наибольшим успехом мог
только он сам. Только одному, в крайнем случае двоим еще можно рискнуть подобраться к нему
незамеченными.
– Передайте: старшину - ко мне!
По цепочке быстро передали его команду, и Дюбин приполз, молча лег рядом.
– Вот что. Надо снять пулемет, - сказал Ивановский и, встретив в ответ молчание, пояснил: - Иначе не
вылезем. В случае чего возьми карту, поведешь группу.
– Не годится так, - помолчав, сказал Дюбин.
– Надо бы другого кого.
57
– Кого другого?
– сказал лейтенант.
– Попробую сам.
Лежа расстегнув телогрейку, он достал из-за пазухи смятый, во много раз сложенный лист карты,
подвинул ближе к старшине свои лыжи. Пулемет молчал, догорала на снегу настильно брошенная
немцем ракета, стало темно и тихо. Но он знал: стоит лишь высунуться из-за обмежка, как немцы снова
поднимут свой тарарам; видно, они здесь что-то просматривают.
– Лукашов, за мной, - тихо позвал лейтенант и не оглянулся, знал, что Лукашов не отстанет. В
наступившей затем кромешной тьме он с автоматом в руке и тремя гранатами в карманах брюк пополз
под обмежком. Надо было торопиться, иначе вся его вылазка теряла смысл. Разумеется, это было не
самое лучшее, может, наоборот даже, но другого выхода из затруднения
разве что возвращение восвояси, что, впрочем, тоже теперь сделать не просто. Он зло про себя ругался
и твердил, разгребая снег: «Ну бей же, бей, гад! Шуми побольше...»
Ему надо было, чтоб пулемет вел огонь. Когда пулемет работает, тогда пулеметчик глух и слеп, тогда
бы уж лейтенант как-нибудь подобрался к нему. И пулемет действительно скоро ударил - сразу, как
только засветила ракета. Но, к удивлению своему, в первый момент Ивановский не увидел ни одной из
его трасс. Короткое недоумение лейтенанта, однако, тут же исчезло - пулеметные очереди уходили в их
тыл, в сторону поймы и речки, в то место, где они недавно переползали ее в кустарнике. В этот раз
немцы всполошились всерьез и надолго. Над поймой заполыхал настоящий ракетный пожар, вокруг
стало светло как днем, на луговину с пригорка неслись, перехлестываясь, сходясь и разлетаясь, густым
веером пули; несколько пулеметов из разных мест остервенело секли кустарник. Сначала Ивановский
инстинктивно втиснулся в снег, немногое видя из своей борозды и только напряженно вслушиваясь в
густое сверкающее завывание вверху. Но и не глядя, он скоро понял, что это не так себе, что это все
Шелудяк. Значит, все-таки заприметили, высветили и теперь расстреливают.
Но поняв это, Ивановский вдруг содрогнулся от радостной счастливой мысли: Шелудяк отвлекал огонь
на себя, надо немедленно этим воспользоваться. Лейтенант тут же развернулся в снегу, на четвереньках
проскочил в голову своей замершей под обмежком колонны, схватил лыжи.
– За мной, - вслух скомандовал он, уже не остерегаясь в этом грохоте быть услышанным немцами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Последние метры до леса они не ползли, а, пригнувшись, устало бежали, пока один за другим не
попадали в реденьком низкорослом кустарнике. Распластанные на снегу судорожной горькой одышкой,
минуту ошеломленно молчали, не в состоянии вымолвить слова. У каждого в такт с сердцем билась
единственная теперь мысль - вроде удалось, прошли, худшее осталось позади. Немцы с пригорка как
будто их проворонили. Увлеченные пальбой по луговине, ослепленные сиянием ракет, они, вероятно, не
слишком оглядывались по сторонам, пока не расстреляли у реки Шелудяка. «Спасибо вам, дорогие
бойцы», - растроганно думал Ивановский, лежа на снегу и в одышке хватая ртом воздух. Первая плата за
его успех была внесена, каков окажется итог? Как бы то ни было, светлая тебе память, боец Шелудяк,