Повести

Быков Василий Владимирович

шорох снега под лыжами. Лейтенант еще увеличил темп. Дорога была дальняя, даже слишком дальняя

для одной ночи, и очень надо было спешить. Тут он еще помнил маршрут, изученный накануне по карте,

и знал, что скоро опять пойдет пойма все той же речушки. Далее и следовало все время ее держаться.

После кустарника бойцы вошли в ритм, и группа споро двигалась в серых ночных сумерках.

Беззвездное небо сплошным пологом накрыло зимний простор, в котором

тускло темнели размытые

пятна кустарников, деревьев, бурьяна и множество еще чего-то неясного и загадочного. Ракеты на

передовой светили далеко сзади, отсюда видны были лишь их мигающие отсветы за пологим холмом.

Постепенно Ивановский стал успокаиваться - хотя и не совсем гладко, но поначалу вроде бы

обошлось: они прорвались. Правда, все время не выходил из головы Шелудяк, так несуразно с ним

вышло, пожалел, называется. Наверное, пригодился бы завтра, все-таки сапер и пожилой человек, не

какой-нибудь несмышленыш, как этот Судник. Да, с саперами ему не повезло, хотя больше других были

нужны именно саперы. Но тут ничего не поделаешь. В то время как группа лежала в свете ракет,

казалось, вернул бы назад половину, лишь бы другая половина прорвалась.

А теперь вот обидно и жалко.

Лейтенант уже слишком хорошо знал, что далеко не все в жизни получается так, как надо, тем более

на войне. Чтобы не остаться внакладе, порой приходится из последних сил добиваться намеченной цели,

до последней возможности драться против коварной силы обстоятельств, иначе провалишь дело и

пропадешь сам. Вообще война беспощадна ко всякому, но первым на фронте погибает трус, - именно

тот, кто больше всех дорожит своей жизнью. Впрочем, достаточно гибнет и храбрых. Война удивительно

слепа к людям и далеко не по заслугам распоряжается их жизнями. Как нигде в мирной жизни, здесь

изменчива и капризна судьба человека, которому, чтобы жить, ни на минуту нельзя выпускать из рук

тугих вожжей обстоятельств при любых, самых невозможных условиях надо стараться управлять ими.

Горечь от первой и довольно нелепой утраты не оставляла Ивановского. Ненадолго лейтенант

забывался, поглощенный ночными заботами, но она опять возвращалась щемящей, слишком знакомой

на войне болью. И сколько он ни переживал ее за пять месяцев, эту раздирающую сердце боль, и какой

бы обыденной она порой ни казалась, совершенно привыкнуть к ней было нельзя. Скольких уже он

потерял навсегда за это время войны, думалось, пора бы уж и привыкнуть к самим потерям и свыкнуться

с сознанием их неизбежности. Но, как ни привыкал, нет-нет

да и находило на него такое отчаяние, что,

казалось, лучше бы подставил под ту роковую пулю собственную голову, какой дорогой она ни была, чем

навсегда укладывать в могильную глубь близкого тебе человека.

59

А своего лучшего друга, разведчика капитана Волоха, он даже не смог закопать. Просто у них не

нашлось лопаты и каких-нибудь пятнадцати минут времени - от шоссе уже мчались на мотоциклах

немцы. Отстреливаясь, они с Погребняком завернули тело капитана в палатку и наспех забросали ее

перемешанной со снегом листвой. Так и остался их командир на лесной опушке того далекого

смоленского урочища. А следующего за ним, сержанта Рукавицына, даже не удалось унести с пригорка,

на котором его настигла пуля, и спустя десять минут его там подобрали немцы.

Вообще Ивановскому везло в войну на хороших людей, и самым большим везеньем был, конечно,

капитан Волох. Каким-то необъяснимым чутьем лейтенант понял ото сразу, как только увидел его на

подернутой утренним туманом просеке в Боровском лесу, Стоя на коленях, капитан что-то вытряхивал из

карманов в брошенную на мох фуражку, рядом лежала разложенная карта, а вокруг сидели и лежали его

разведчики. Все были в зеленых маскировочных халатах со снятыми капюшонами и в пилотках, лишь у

одного капитана была фуражка, по которой лейтенант безошибочно признал в нем командира и,

подойдя, отдал честь.

– Товарищ командир, разрешите обратиться?

– Пожалуйста, - запросто, без тени командирской строгости улыбнулся капитан.
– Обращайтесь, если

есть с чем. А то у нас вот одна пыль.

Видно, он не прочь был пошутить и, может, даже угостить махоркой, но махорка у него вся вышла, как

вышла она и у лейтенанта. Правда, лейтенанту теперь было не до курева, он бы больше обрадовался

сухарю или куску хлеба, так как два дня почти ничего не ел. После разгрома в ночном бою под Крупцами

он отбился от полка, попал в окружение, выйдя из которого с двенадцатью бойцами плутал по лесам в

поисках своей части. Но нигде он не мог набрести хотя бы на остатки полка или даже дивизии, иногда

попадались бойцы из неизвестных ему частей, но никто ничего толком не знал, в прифронтовой полосе

все смешалось, перемешались и наши и немцы. Еще через день вокруг остались одни только немцы, он

всюду натыкался на них самих или на свежие следы их пребывания и неделю метался по перелескам в