Повести
Шрифт:
Как не попал, сам не знаю, темно было. Не помню, как выбил пистолет. Говорили, что я орал: "Стрелять, сволочь, не умеешь!"
Окончил школу милиции и направили меня в родные края. Потом заочно институт закончил.
Под окном заревел вездеход, и Фролов торопливо схватил маленький чемодан, привезённый с собой.
— С чемоданом на рыбалку? — улыбнулся Ковалёв.
— Ах да! Где твой спиннинг и ружьё, дай напрокат.
— В шкафу возьми. С чужим ружьем на милицию не нарвись, отнимут и оштрафуют за браконьерство, —
— Водителя твоего мы оставим, сам за рычаги сяду.
— Дело хозяйское. Гусеница порвется, в кузове запасные пальцы, и траки. Счастливо!
С Фроловым опять прилетел техрук Семерин, бродил по участку, не показываясь на глаза. К работе придраться оснований не нашлось, но пронюхал он о шурфах. Вечером, довольно потирая руки, скорчил официальную мину:
— Ну, Семён Иванович, сейчас уже не выкрутишься. Понесёшь ответственность за самовольство, а людям оплатишь подёнки из своего кармана.
— Оплачу, коли нужно будет.
— Порядок надо знать, а не соваться туда, куда собака нос не сует. Что ты знаешь о россыпях?! Взяться за такую глупость! Найти коренное золото в россыпи — дело безнадёжное. Не такие умники хребты ломали.
— Для тебя и Орондокит был безнадёжным, а мы здесь два плана даём. Ты бы лучше нам помогал, Семерин. А то я попрошу директора комбината Дорохова убрать тебя из артели. Кроме вреда ты ведь нам ничего не принес.
— Да-а… А я ещё ломал голову, чего это Петров просит не вмешиваться в твои дела. Но сейчас тебе и Петров не поможет. Сдавай Григорьеву участок!
— Нет, Семерин. Участок я сдавать не собираюсь, и вообще надоел ты, зануда.
— Ты мне за это ответишь, — налился краской Семерин.
— Могу ещё добавить. Выполнишь свое задание — и постарайся не появляться здесь до конца сезона! Больше с тобой говорить не о чем.
Вечером, когда обозленный Семён пропадал на монтаже землесоса, Семерин, страстный любитель «пульки», похвастался Григорьеву японскими картами. Потасовали колоду, с ухмылкой рассмотрев картинки, а потом, слово за слово — сговорились расписать преферанс.
В игру пригласили Воронцова. Механик было презрительно отмахнулся, но Григорьев, улучив минутку, пошептал ему что-то, и тот нехотя согласился. Играли всю ночь и загнали профессионала так, что он стал нервничать и срываться на крик. Одурев от табачного дыма, Семерин рискнул в надежде отыграться и проиграл ещё больше. Лукьян устало поднялся, сладко потянулся:
— Ну что, Андрей Васильевич? За тобой долг. Плати!
— Что вы, ребята. Нет при мне денег! Осенью заплачу.
— По осени только цыплят считают. Несолидно, Андрей Васильевич, нехорошо. Сам ведь уговорил нас играть под интерес. Плати, и всё тут!
— Смеётесь, что ли, где я сейчас такие деньги возьму?
— Нас это не волнует. Твоя затея, мы тебя за язык не тянули, — Григорьев походил по комнате, зевнул
— Какую ещё бумагу, — техрук взял в руки листочек.
"Я, Семерин А. В., проиграл в карты… рублей и, в счёт погашения долга, обязуюсь:
1. Забыть о шурфах на участке Орондокит.
2. Первым бортом улететь в город и не появляться здесь до конца сезона.
3. Держать в тайне этот договор".
— Подписывай, Андрей Васильевич. У тебя нет выхода. Мужик ты скупой, а эта фитюлька тебе ничего не стоит. Не дай бог ещё Влас узнает, что ты, вместо работы, в карты здесь играл. Подписывай!
Перед заходом солнца техрук улетел в город, а Лукьян с Воронцовым долго изучали заковыристую подпись.
Показали расписку Ковалёву, Лукьян был доволен, как ребенок.
— Проучили тунеядца! Больше носа не покажет. А если эта бумажка к Деду попадет, плохо придётся Семерину. Выгонит.
— Так и вас выгонит. Другого способа не могли найти?
— Чтобы не прикрыл шурфы? Не-е… Это — старый способ. С такими людьми надо бороться их оружием, — он с сожалением порвал расписку и бросил клочья в печку. — Деду отдавать её нехорошо. Нам же достанется и за то, что играли, и за то, что заложили… Пусть помнит нас!
Я пять лет отработал инспектором гортехнадаора под началом подобного кадра. Сколько крови из нас попил этот самодур! Ничего не могли с ним сделать. Строил из себя крупного деятеля, а сам — неряха, матерщинник. Всё время с расстегнутыми пуговицами на брюках ходил, в грязной рубашке.
Однажды говорит по телефону с высоким начальством, бегает у стола с трубкой, захлебывается от любезности. Тут деда Митьку, кочегара, как на грех, проносило.
Меня мгновенно осенило, шепнул ему на ушко: "Митрий, дров машину привезу, только сделай, что попрошу". Битый старик выслушал и рассмеялся: "Запросто, голубь ты мой ниценный!"
Подходит к начальнику и выдёргивает из ширинки полу белой рубашки. Потопал дальше. Шеф как взревёт: "Ах ты, старая курва!" Трубка его спрашивает: "Это вы мне сказали?"
Он аж побелел: "Нет-нет! Что вы?! Это я с подчинённым говорил". Трубка уже гремит, даже нам слышно: "Это вы так разговариваете с подчинёнными?! Да ещё с пожилыми людьми!"
Всё… Упёк его тот собеседник телефонный на такую работу, откуда не поговоришь, по штату не положен телефон.
— А все-таки, зря вы так Семерина обработали. Шурфы бы он не закрыл, Петров знает про них.
— Надел ты, Семён, ещё один хомут…
— Ты что, Лукьян, против доразведки?
— Не против, но, на твоём месте, за это дело не стал бы браться. Зачем лишняя ответственность. План выполняем, запасы разведанные есть. Мой себе золотишко без головной боли. Забот и так хватает.