Повести
Шрифт:
— Нет. И я пойду, — твердо решил Василий. — Когда вы идете?
Он чувствовал, что ему надо идти. Что здесь сейчас он оставаться не может. Надо ему куда-то уйти.
Вечером, уже в сумерки, Василий сказал о своем намерении деду Андрею. Дед Андрей не отговаривал Василия.
— Иди, — вздохнул дед. — Что же тут попишешь. Такая планида. Только себя не повреди, не бери много.
Вернувшись от деда, Василий сразу же лег спать. Но уснуть не мог. Ворочался на укрытой плащ-палаткой соломе. Под шинелькой было прохладно, а укрыться больше нечем.
«Ну
Василий подумал, что и в тылах у нас живут сейчас не очень, не сладко живут. Жить надо!
Сначала Василию послышался шорох. Будто прошел кто. Хрустнули камушки под осторожными шагами. Снова стало тихо, но необычная тишина. И чутким, натренированным ухом он уловил дыхание, почувствовал — стоит кто-то у дверей. Чего-то ждет, не решается. И Василий ждал, привстав, глядел на дверь. Что он там так долго ждет? Но вот несмело поскребли в дверь. Коснулись скобы.
— Вася, — задохнувшимся шепотом.
— Ну?
— Выйди на минутку.
Василий накинул на плечи шинель, вышел.
Темная была ночь. Ветреная. Тревожно гудели сосны, яблони раскачивали ветвями. Накрапывал дождь.
Василий вслед за быстро идущей Настей прошел в дальний угол сада. Остановились.
— Ты чего? — спросил Василий.
— Да так…
Она мерзла. Закутывалась в пиджак.
Василий ждал.
— Вася! — она порывисто схватила его за руку. — Не молчи, слышишь! Не могу я больше, Вася! Что хочешь со мной делай.
Она ухватилась за полы шинели, перебирала, мяла их цепкими пальцами.
— Не молчи только, слышишь. Не молчи! Не виновата я перед тобой, перед людьми, перед совестью не виновата! Не нарушила я клятвы. Силой он меня. Все знают… силой! А что мне теперь делать? Ребенок же… Он человек. Руки бы на себя наложила, да куда ж он один, малый. Не молчи, Вася. Ты днем молчал и сейчас. Не могу я. Скажи хоть что-нибудь. Прости меня! Или ударь, ударь, легче мне будет! Ну…
И ее пальцы ползли, ползли по шинели Василия, хватались, заламывались.
Василию было жаль Настю. И хотелось ее приласкать, успокоить, да не мог. Не мог перешагнуть через себя. Но и оттолкнуть не мог.
— Не знаю я сейчас, — сказал Василий. — Не ждал я такого…
Настя поняла все и умолкла. Они стояли в темноте, в гудящем пустом саду. Холодные дождевые капли падали на лица. Тихонько дребезжал на ветру оставшийся где-то на яблоне прошлогодний лист.
— Ну иди, отдыхай, — сказала Настя. — Я просто так пришла. Не приду больше. Не буду беспокоить. Ты уж прости…
Она сделала шаг. И Василий — шаг. И оба остановились. Зябко съежившись, она держала руку у подбородка, на узелке платка.
— Не знаю я, — промолвил Василий.
Темная ночь была, беззвездная. Непроглядная…
Попутчики Василия были Санькины одногодки, но посильнее и повыносливее Саньки. А он уж к середине пути заметно устал и понуро плелся позади всех. Василий все чаще и чаще поджидал его, и наконец они остались вдвоем.
Они
Они вышли к разъезженной шоссейной дороге, к большаку. Санька предложил отдохнуть. Легли у придорожной канавы. Санька свернулся калачиком, кажется, задремал. Так показалось Василию. У самого лица Василия торчали побеги лопуха, похожие на лохматых гусениц. Их нежная шерстка серебрилась на солнце.
— А может быть, пообедаем? — вдруг предложил Санька.
Василий согласился. Он достал ломоть хлеба, который остался еще от привезенного, и несколько картофелин, что дала мать. Санька вытащил тряпицу, развернул ее, и Василий увидел нечто зеленое, рассыпавшееся комочками.
— Что у тебя? — спросил Василий.
— Хлеб, — ответил Санька. — Мама из травы испекла.
Он взял щепоть и бросил в рот. Василий тоже взял и долго-долго жевал, не в силах проглотить.
— Ешь мой хлеб, — предложил Василий.
— Нет. Спасибо.
— Бери!
Санька смущенно отщипнул крошечку, затем вторую.
— Давай напополам смешаем, тогда будет и много, и — ничего. Бери, бери.
— А как кончится?
— Тогда подумаем.
— Вот ужо верши поставим, рыбы наловим. Наедимся!.. Теперь не пропадем! Ведь я ж кремяный. Это, маткин — не твой, у меня головокружение. Всю зиму мох ели. А во мху ящерицы бегают. Говорят, яйца откладывают. Может, я не заметил, такое яйцо проглотил. Теперь в пузе так и бегает. Покоя нет!
Они помолчали.
— Сань, — спросил Василий, — а ты где Рябухина видел?
Санька сел, изучающе посмотрел на Василия.
— Да он здесь, — сказал полушепотом, нахмурясь. — Я тебе точно говорю, здесь! Я ж, маткин — не твой, думаешь, вправду прутья резал? Я искал, — признался Санька. — Там, в лесу, две землянки есть. В одну пришел, смотрю, грязь сырая на полу от сапог. Значит, кто-то заходил. В углу сенцо накидано. Я сено взворошил да палочками приметил. А на другой день прихожу — сено примято, значит, спал кто-то. Он это, а кто ж еще!
— Ты больше никому не говорил?
— Нет, а что?
— Ты никому не говори, подожди.
— А что говорить, — усмехнулся Санька. — Если б не за зерном, так я бы его сейчас ссек. Он же, сволочь, моего тятьку загубил. Все придирался, почему в полицаях не служит. Тятька к партизанам подался бы, да хромой был, ты же знаешь… Помер тятька… А думаешь, с другими был лучше? Настя, бывало, вырвется от него, выскочит в чем есть и бежит, а он поймает, повалит, зажмет голову между колен да по спине кулаками. Или за волосы волочит.