Повести
Шрифт:
— А ты ее щипни, где помягче, да на бочок ее, — веселились парни. Гармонист, кривляясь, прижался к ней, положив голову на плечо.
— Ну-ка потеснись, — вдруг все тем же безразличным металлическим голосом сказала она и, приподнявшись, одной рукой, как отодвигают стул, отодвинула гармониста. — Еще, еще!
Паренек нерешительно отступил на шаг, недоуменно ухмыляясь. Она наклонилась чуть-чуть вперед, зажала нос двумя пальцами и громко, на все помещение, сморкнулась гармонисту под ноги. Села на место в ту же прежнюю каменную позу.
Пареньки
— Хы!..
И сразу же все показное, наигранное, бахвалистое разом исчезло. Они потоптались, потоптались, пошмыгали носами. И чувствовалось, что они еще совсем мальчишки, юнцы, молоко на губах не обсохло.
— Ну что, здесь будем ночевать? — спросил тихонько один.
— Да нет, пойдем куда-нибудь, — нерешительно и грустно ответил ему другой.
— А куда пойдем-то?
Они помедлили, поежились и, вздыхая, ушли под дождь.
«Может быть, уехать куда-нибудь? — думал Василий. — Страна большая, уехать отсюда навсегда, чтобы не видеть никого из знакомых, не знать ни о чем, все позабыть?»
От неплотно запертых дверей веяло холодом, ребята зябко лепились к Василию. В темноте шептала женщина, тихо, неторопливо рассказывала притихшему ребенку:
— Подвели Иванушку-богатыря к котлам. В первом котле — холодная вода, во втором котле — кипяток, а в третьем — расплавленная смола. Сначала прыгнул он в холодную воду, из нее — в кипяток, а потом — в расплавленную смолу. Во всех трех котлах побывал и вышел оттуда жив и еще краше, чем был. Все ему нипочем, Иванушке-то, что бывает и не евши он, и не спавши… Призадумалась тут баба-яга… Ты спишь или слушаешь?
— Не сплю.
— Ну вот, слушай. Значит, побывал он и в холодной воде, и в горячем кипятке…
К утру поутих дождь. За окном просинело. Василий вышел на улицу. Не хотелось будить ребят, но надо было, он опять спешил. Под привокзальными тополями, неподалеку от дверей, стояла торковичская девушка, скрестив на груди и зябко прижав к себе руки.
— Не спите? — спросил Василий.
Она внимательно посмотрела на него, прикрыла сухие острые глаза и молча покачала головой.
— Мне тоже не уснуть, — сказал Василий.
Она отошла от Василия и еще долго стояла в стороне, все так же зябко обхватив себя, не шевелясь, глядя на свинцово поблескивающие, убегающие в туман синие рельсы.
В Горомудине, возле кирпичного, крытого жестью сарая, в котором выдавали зерно, стояла длинная очередь. Некоторые пришли сюда еще накануне, ночевали здесь: вдоль стен было покидано соломки. Одни уже получали, суетным, возбужденным табунком теснились возле дверей. Получив, тут же проверили вес на безмене, рассыпали по мешкам, увязывали, прилаживали мешки поудобнее, — дорога предстояла дальняя, может быть в полсотню верст. Остальные молча, терпеливо ждали.
Развлекала всех суетная, крикливая баба в потертой плюшевой жакетке-«пальтушке» и немецких линялых галифе под длинной юбкой, которую она все время поднимала, чтобы
— А может быть, он уже умер, — говорили из очереди.
— Что ему будет! — еще больше раздражалась и свирепела баба. — У, идол, бороду тебе выдеру! — И грозила кулаком в ту сторону, откуда должен был приехать Филимоныч.
— Выдери, выдери, а мы его подержим! — развлекались мальчишки.
Очередь продвигалась слишком медленно, казалось, и конца ей не будет. Василий несколько раз подходил к дверям и нетерпеливо заглядывал в темное нутро сарая. Кладовщик, заложив за ухо химический карандаш, спокойно похаживал там возле весов. Василию не стоялось на одном месте, и он решил прогуляться по селу. Его сразу же догнали две девки из той же очереди.
— Товарищ, вы куда идете, далеко? — окликнули они Василия. — Если же пить, то и мы с вами, возьмите нас в свою компанию.
— Нет, я просто так.
— Можно и мы с вами прогуляемся? Сейчас такая хорошая погода! Просто не верится, что такая погода после дождя. А вы всегда такой серьезный?
— Нет, не всегда.
— А почему сейчас такой? Или не нравится компания? Очень вы строгий, себя серьезно ведете, даже не знаешь, как с вами и говорить.
— Я вас оставлю ненадолго вдвоем, вы пройдитесь, а я сейчас вас догоню, — сказала одна девка.
— Куда ты, Нюрк? — деланно испугалась вторая.
— Сейчас!
— Вот еще!
Но Нюра уже убежала. Девка шла рядом с Василием, потупив глаза, ровненькая, чинная, чинно же, аккуратно ступая.
— Вы из какой деревни? — спросила она Василия певуче. — У нас никого парней нет, но очень веселая гулянка. Говорят, что больше нигде такой нет. Приходите к нам.
— Да я женат, — сказал Василий.
— А-а… Поэтому вы такой строгий. Сейчас многие не смотрят, женат, не женат. Парней не стало. У нас на гулянке соберутся одни девки, как стадо овец топчутся. Горланят частушки, а погулять не с кем. А погулять кому не хочется, так молодость и проходит, как из высокой трубы дым! А если кто появился у нас, так праздник сразу. Вон Нюша идет, я к ней пойду. Извините.
Возвратясь, Василий опять нетерпеливо топтался возле дверей. Кладовщик, очевидно, приметил Василия, позвал его:
— Ты тоже за хлебом?
— Да.
— А как же ты понесешь?
— Да уж как-нибудь.
— Покурить есть?
— Есть.
— Ну, заверни. Давай квитанцию да мешки. Сколько тебе?
Очередь зароптала:
— А почему ему? Почему отпускаешь?
— Он инвалид.
— А у нас тоже инвалиды. Что, у нас нет?! Наш безногий, прийти не может. Не пускайте его, не пускайте!