Повитель
Шрифт:
Плотники, под руководством Мусы Амонжолова, работали быстро. Скоро две огромные лодки лежали кверху днищами на заснеженном еще берегу. Бородин назначил ловцов, велел пока конопатить и заливать варом карбузы. Сам частенько наведывался на берег.
— Евдокию Веселову освободил бы, — заметил Туманов, тоже завернувший однажды к озеру.
— Это почему? — недовольно спросил Бородин. — Семена ей протравливать вредно, рыбачить нельзя… Вместо иконы, что ли, повесить да молиться?
— Не по возрасту ей рыбу ловить. Да и здоровьишко, знаешь же…
— Ништо, — ответил Григорий. — К Андрею зимой босиком бегала…
Сказал будто без злости, с улыбкой, но горько стало Евдокии от такой шутки. Думала, что не знал он, как двадцать с лишним лет назад, морозной ночью, бежала, сбросив валенки, к Андрею, подслушав случайно разговор колчаковцев. Но, оказывается, Бородину это было известно, хотя и лежал он тогда в горнице, как сурок в норе.
Евдокия задышала часто-часто, в глазах вспыхнули и затрепетали презрительные огоньки. Но она сдержала рвавшиеся наружу гневные слова, сказала тихо, спокойно.
— Я бегала, верно… Мне что скрывать? Не только ведь мужа — нашу власть, наших людей бежала спасать от гибели. А вот ты зачем тогда по лесу ночью шатался? И куда?
Туманов уже отошел от них. У карбузов Веселова и Бородин остались одни Метрах в пятнадцати колхозники пытались разжечь костер, чтобы растопить в котле вар. Григорий внимательно смотрел вслед удаляющемуся Туманову, но, услышав слова Евдокии, как-то медленно, очень медленно повернулся к ней. Он не мигая смотрел на Евдокию и старался удержать отваливающуюся челюсть.
— Что с лица сошел? Может, и в самом деле догадки мои верные? — начала было Веселова, но Бородин наконец проговорил хрипло:
— Ты откуда знаешь, где и куда я ходил?
— Еще бы не знать, — насмешливо сказала она, — если ты чуть не наступил на меня. Шла один раз ночью из леса, из отряда Андрея, в деревню. А ты навстречу шагаешь. Присела под кустом — ножищи твои совсем рядам протопали.
— Так… — Григорий помолчал и еще раз протянул растерянно: — Та-ак…
— Дура я тогда была, — продолжала Евдокия. — Думала — прячешь что в лесу… Завелись ведь в ту пору деньжонки у тебя… А потом — сколько лет прошло — перед самой войной, стукнуло мне вдруг: за этим ли ходил ночами по лесу?
Григорий дернул усом.
— Что же не сказала Андрею? Он обязательно поинтересовался бы…
— Не хотела мараться об тебя. Закричал бы ведь — Андрей за девку мстит… А вот теперь жалею…
— Ага, жалеешь?! — уже насмешливо протянул Григорий, понявший, что Евдокия ничего толком не знает. — Ну, так сейчас заяви. Может, найдется следопыт, понюхает мои следы, если охота придет. Они еще свежие, им всего третий десяток лет идет.
— Потому ты и осмелел так. Да поимей в виду, жизнь-то — она такая, что не сегодня, так завтра может старое раскрыться. Тогда как запоешь?
— Ну, вот что! — обозлился Бородин. — Давай помалкивай, клевету не разводи! А то… — Он так и не мог сказать, что «а то», и заорал: — Разговорилась тут! Помогай вон людям дело
Глава четвертая
1
Всеми правдами и неправдами Бородин держался на председательском месте несколько лет. Он не только давал щедрые обещания на отчетно-выборных собраниях, но и кое-что делал по хозяйству: ремонтировал скотные дворы, построил два крытых тока. В сорок пятом году, сразу же после победы, начал строить электростанцию. Только что вернувшегося из армии Степана Алабугина назначил бригадиром строителей. Тот было запротестовал, требуя направить его в кузницу, но Григорий сказал:
— Да не уйдет от тебя кузня… Сейчас работы там мало, один Туманов справится. А электростанция — это ведь великое дело для колхоза. А? Нет, скажешь?
— Конечно, великое, — соглашался Алабугин. — Только какой из меня строитель? В кузне вот я бы…
— Ничего, ничего, Степан… Помоги, пожалуйста, руководству в этом деле. Много людей в твое распоряжение не дам, потому что — где они, люди? Все заняты. Но двух-трех баб откомандирую. Копайте пока котлован помаленьку. Важно ведь начать…
И Степан Алабугин согласился.
Строить электростанцию решили на окраине деревни, возле обмелевшей за последние годы речки. Алабугин и две женщины — жена самого Степана да Настя Тимофеева, молодая вдова, муж которой погиб на фронте в середине войны, — принялись долбить твердый каменистый грунт. Иногда на строительство заглядывал Григорий, садился на кучу земли, молча закуривал и, прищурив глаза, смотрел на грудастую Настю, которая работала обычно в брюках и майке. Поблескивая потными загорелыми плечами, она, не обращая внимания на Григория, кидала и кидала землю лопатой. Потом разгибалась и говорила со смехом:
— Отвороти глаза, а то… раздеваешь вроде. Я и так раздетая…
С тех пор как погиб у Насти муж, пополз про нее слушок по деревне. Может, потому, что была Настя остра на язык, ругаться умела не хуже мужика и жила одна. А может, и в самом деле был за ней грех. Но Григорий смотрел на нее просто так, без всяких мыслей, потому что надо было куда-то смотреть.
Степан Алабугин втыкал лопату в землю и подходил к председателю.
— Ну? — произносил Григорий.
— Роем помаленьку, — каждый раз одно и то же отвечал Алабугин. — Да много ли втроем нароешь?
— Где я тебе больше людей возьму?
— Да хоть бы вместо этих баб мужиков прислал! Женское ли дело землю кидать?
— Ништо… У них жилы крепче…
Затем, когда котлован был почти готов, Степан спрашивал Бородина:
— Где же кирпич-то? Чего не везут?
— Привезти плевое дело. Достать его сперва надо.
— Я говорил — деревянные бы лучше стены сделать. Лес-то свой…
— Строить — так уж капитально. Чтоб столько лет помнили… нас, сколько простоит электростанция.
— Так давайте строить, доставай кирпич…