Повод для знакомства
Шрифт:
– Но вы должны были выразить свое отношение к этому геноциду! – взревел Цырлин, воздевая руки к небесам.
– Думаете, Эрнст Михайлович, Алевтина Васильевна искренне считает свой приказ гуманным и способствующим улучшению качества медпомощи населению? Увы, она прекрасно понимает всю низость своего распоряжения, но иного выхода у нее, к большому сожалению, нет. Больше скажу, если бы я до сих пор занимал должность главного врача, то отдал бы аналогичный приказ. Может быть, я донес бы его до подчиненных в более деликатной форме, но суть от этого не поменялась бы. Сумма, которую больные должны отдать, не такая уж большая, для среднего, даже умеренно бедного человека она вполне подъемная. А для совсем
– Ваш любимый главный врач прекрасно знает, какой контингент лежит у нас, – сказала Вера набычившись. – Мы избавляем другие отделения от нежелательного элемента, позволяем им работать в почти человеческих условиях, так уж могла бы нам лимит побольше выписать.
Ян Александрович ласково похлопал ее по плечу.
– Главврачу тоже деньги с неба не падают. Ты знаешь, какой гигантский долг у страховых компаний перед нами? О-го-го! И большая часть этих должников уже объявила себя банкротами, так что получим мы от хрена ушки. Скажи спасибо, что тебе зарплату платят, и поклонись главврачу в пояс за это!
– Вот этого, – веско сказала старшая сестра, – ни вы, Ян Александрович, ни Алевтина Васильевна от меня не дождетесь.
– Хватит уже воду в ступе толочь, – вздохнула Светка, – коню понятно, что этот приказ – единственно возможный выход. Лучше так, чем больница вообще без пленки останется.
– Может быть, коню и понятно, – снова вступил Цырлин, – а мне нет. Я понимаю, Светлана Эдуардовна, что вы с вашей склонностью к стяжательству разделяете стремление нашей администрации обдирать больных как липку. Да, это я понимаю. А вот отношения к медицине как к коммерции, да еще у такого молодого специалиста, я понять не могу!
– Не можете потому, что сами без Яна Саныча ни фига не наварите! – огрызнулась Светка. – Только и знаете, что сидите и размышляете о вечном.
– Да как вы смеете? – холодно спросил Цырлин, поднимаясь. – Ян Александрович, я требую от вас как от заведующего, чтобы вы обуздали эту…
– Ну, товарищи, если вы мне тут, практически в военно-полевых условиях, будете еще и междоусобицу устраивать… – пробормотал Ян. – Я как заведующий как раз хотел призвать вас к дружному и качественному труду, обратить ваше внимание на то, что выжить в той заднице, в которую нас засунуло государство, мы можем, только добросовестно исполняя свои обязанности.
– Золотые слова. – В знак одобрения Светка похлопала Колдунова по спине. – Ну, пойдем в приемное отделение?
– Веруш, ты что, ревнуешь? – спросил он, входя к ней в кабинет.
Она кокетливо хмыкнула: «Вот еще не хватало!» Колдунов повернул ручку замка и, кося глазом и всхрапывая, как боевой конь, уставился на нее:
– Так ревнуешь? Скажи!
Вера поджала губы и закурила. Выпуская дым, она мечтательно глядела в окно, всем своим видом демонстрируя Яну, что не обращает на него ни малейшего внимания.
Он осторожно устроился на ручке ее кресла, обнял Веру, перенося центр тяжести на ее плечи.
– Ну скажи, что ревнуешь, Ананасик!
Вера вздохнула:
– Ни капельки. Мне просто обидно, что Алевтина в тысячу раз красивее меня.
– Да ты что, с ума сошла? – завопил он. – Да она тебе в подметки не годится! Ты у меня самая красивая. Я от тебя балдею, а не от нее.
Он не лукавил, поэтому Вера ему поверила.
– Так ты с ней не спишь? Только скажи мне честно.
– Чего мне врать? Я тебе всегда говорю правду. Если бы я тебе врал, то не сказал бы, что перепихнулся с ней по пьяному делу. А я сказал. Потому что доверяю тебе и хочу, чтобы ты мне тоже доверяла.
– Ты прямо как Геббельс. Тот тоже считал, что если смешать грамм правды с тонной лжи, то
– Знаешь, Вера, я тебя вообще-то не спрашиваю, как ты со своим мужем живешь! Я свободный человек, ты помнишь об этом? И могу спать, с кем захочу.
– Да хоть обспись! – огрызнулась она.
– Я тебя люблю. – Ян нежно засопел ей в ухо.
«А почему я не сказал Вере о том, что согрешил с этой рыжей Катей?» – неожиданно подумал он.
Катина жизнь летела под откос. Катя с ужасом осознавала, что ничто теперь не принесет ей радости и счастья, если она не будет с Колдуновым. Даже музыка, всегда позволявшая ей забывать свои горести, теперь не спасала. Даже в любимом Бетховене не находила она успокоения. Привезя Маргариту Матвеевну домой и обиходив, Катя по просьбе старушки уселась за ее прекрасный рояль. Раньше игра на этом старинном инструменте всегда приносила ей радость и душевный подъем, но сегодня исполнение бетховенских сонат казалось не праздником души, а нудной повинностью. Маргарита Матвеевна заметила плохую игру ученицы, но, подумав, что та просто устала, решила: как только Катя сходит в магазин, надо отправить ее отдохнуть.
Что ж, Катя не особенно возражала. В ближайшем супермаркете она, остановившись возле стеллажа с алкогольными напитками, вспомнила, как выбирала вино вместе с Яном, и чуть не задохнулась от горя. Господи, почему? Почему она не может быть счастливой? Почему именно ее все радости жизни обходят стороной?
Ян так равнодушно смотрел на нее в последние дни!.. Она видела его веселым и энергичным, видела очень уставшим после сложной операции, но всегда он был чужим. Катя осталась для него посторонней женщиной, видимо, их свидание для него ровным счетом ничего не значило.
А она-то при каждой встрече надеялась, что он подойдет к ней, посмотрит своими синими глазами, пригласит к себе… Но Ян, ограничившись любезным кивком, проходил мимо.
Рассчитываться с ним Катя отправила Петра Петровича. Еще одного вежливого прощания она бы не вынесла.
Самым ужасным было то, что Катя с каждым днем любила Колдунова все сильнее.
Она пристально наблюдала за ним все время, пока находилась в больнице, не теряя надежды обнаружить в нем нечто настолько мерзкое, что помогло бы ее любви умереть, но, увы, видела только самоотверженный труд и ничего больше. Один раз вечером, часов в десять, она увидела свет в ординаторской и заглянула туда. В низком кресле, некрасиво разбросав ноги, сидел Ян и курил. У него было очень мрачное лицо, мрачное и растерянное. Катя поняла, что он о чем-то переживает, и ей так захотелось помочь ему, обнять, да, в конце концов, просто напоить чаем. Она уже сделала шаг, но прочла в колдуновских глазах такую досаду, что попятилась, бормоча какие-то извинения. Больше она его не видела.
Прошел месяц. Катя вернулась в училище, успела даже на конкурс, где ее девчонки не показали ничего выдающегося. Естественно, родители связали неудачу своих чад с длительным отсутствием Кати на работе и высказали ей немало «теплых» слов по этому поводу. Но ей было так плохо, что речи родственников уже не могли тронуть ее.
Больше всего ей хотелось умереть. Дальнейшее существование не сулило ничего хорошего. Сколько лет Катя еще сможет проскрипеть, пятьдесят? И все эти пятьдесят лет в ее жизни не будет ничего, кроме уроков музыки и одиноких вечеров перед телевизором или с книгой! Свое будущее Катя могла предсказать ничуть не хуже Нострадамуса. Все дни этих будущих пятидесяти лет жизни пройдут одинаково, никогда ей не позвонит Колдунов, никогда не встретит ее возле дома, никогда не позовет к себе! Никогда больше она не почувствует на своем теле его ласковых рук! Катя всерьез задумалась о самоубийстве.