Поворот ключа

Пышкин Евгений

– Ну, и?

– А то, что он, пациент, испытывает пустоту.

– Не понял, Док.

– Попробую объяснить откуда берется беспокойство. Мысли пациента покидают тело, когда он спит. Блуждают. Случаются мгновения, они стремятся за пределы города. Когда возвращаются, человек пытается понять их, но они приносят пустоту. Мысли бывают там, где ничего нет.

– Галиматья. Проще объясните, Док.

– Ты был за пределами города? Приходилось ли тебе бывать вне Ангедонополиса?

– Что значит «за пределами города»? В чем подвох?

Док сделал большой глоток из бутылки.

– Я

знаю, Эл, это вне твоего понимания, ведь трудно вообразить, когда весь мир – только циклопические коробки из бетона, стекла и пластика.

– А разве не так? Ну, хорошо. Тогда, что за городом?

– Пустота, – растеряно произнес Док упавшим голосом. Взгляд его забегал, словно он что-то потерял.

Вязкая пауза, наполненная запахом пива и тишиной, застыла в неопределенности.

– Док, шли бы вы спать.

– Мы перешли на «вы»?

– Док, послушай, ты несешь ахинею. Что-то есть за пределом города, но это не так. Это все больная фантазия. За чертой Ангедонополиса ничего нет.

Эл опять занервничал. Он вспомнил о карте, лежащей в ящике стола, вспомнил о ее назначении. Ручки, карандаши, линейка, циркуль – все это он легко себе представил, и беспокойные мысли завертелись. Фраза Дока заставила вернуться к реальности.

– Я не говорил, что ничего нет.

– Ты сказал: «пустота». И вообще брось эти мысли.

Но Док, будто не слушая, продолжил:

– Раз в неделю вижу один и тот же сон, и каждую ночь я боюсь засыпать, а вдруг он мне приснится.

– Не стоит обращать внимания на сны.

– Но он повторяется.

Эл сделал пару глотков из бутылки. Ему показалось, что он с маниакальной настойчивостью ударяется об одну и ту же стену.

– Так, Док, слушай, я не врач, но советую принять снотворное.

– А сон?

– Хорошо, что за сон? Расскажи.

– Я нахожусь в полной темноте. В каком-то тесном пространстве. Шарю по стенам, и ладонями натыкаюсь на ручки ящиков. Я чувствую их холодный металл. Ящики оказываются узкими и длинными, похожими на каталоги в библиотеке. Я выдвигаю один, и на его месте возникает светлое пятно. Выдвигаю следующий, отбрасываю его в сторону. Затем третий, четвертый, пока не образуется проход, в который я смогу вылезти. Выбираюсь. Оказываюсь на побережье. Песок золотистый, теплая волна ласкает мои ноги…

– Погоди, Док, а море? Это что?

– Не понял. Ах, да, ты ведь не знаешь.

– И все же?

– Море. Ну, море это… Это бассейн только живой. Вода соленая и колыхается.

– Зачем?

– Откуда мне знать, это же сон!

– Продолжай.

– Иду по песку и натыкаюсь на рыбу.

– А рыба это что?

– Сейчас опишу. Вообще, это разновидность живого существа. Длинное, толстое и скользкое тело, плавники, большая пасть. Рыба лежит неподвижно, словно мертвая, но я знаю, она жива. Существо медленно умирает. Я чувствую запах разлагающейся плоти. В этот момент рыба шевелиться, и переворачивается с живота на бок. Она обнажает свое желтое брюхо, и там, на уровне плавников, я вижу…

Док замолчал и закрыл ладонью лицо.

– Что видишь?

– Лицо человека, обезображенное косым

длинным шрамом. Губы его шевелятся, и я различаю слова: «Приходи завтра». Это все. Затем пробуждаюсь среди ночи, и дальше не могу спать.

Эл молчал. Он был парализован фантастичностью и абсурдностью сна. Несуществующие предметы: «море» и «рыба» навеяли абстрактные образы.

Док допил пиво.

– Ну, спасибо, что поговорили. Я пойду, – сказал он.

– Хорошо, только нарисуй мне море.

– Зачем?

Эл пожал плечами.

Док устало поплелся к выходу.

Он вернулся в свою квартиру, взял ручку и нарисовал сон. Все, что смог припомнить до мельчайших деталей, оказалось на бумаге синего цвета: море, песок и барашки на волнах были того же цвета. Рыбу Док не стал изображать.

Эл вернулся к столу, убрал опорожненные бутылки в ведро. Запах пива еще витал в воздухе. Он достал самодельную карту, решив изучать ее дальше, запомнить планировку, но то ли выпитый алкоголь, то ли иное, лежащее вне его понимания, помешало сосредоточиться. Какая-то тревога.

Взгляд невольно остановился на занавешенном окне. Ему показалось, что за ним наблюдают, и в то же время город, что существовал за пределами квартиры, распался на атомы. Исчез. Странное противоречивое чувство. Если там никого нет, то кто шпионит за ним? Ледяной ручеек скользнул по спине.

Эл подошел к окну, раздвинул занавески и посмотрел на улицу.

Посмотрел и разочаровался. Все, как и прежде. Ничего не случилось. Красный свет заливал асфальт. Редкие прохожие пересекали тротуар. Они скользили мимо чужих окон замедленно, как во сне, подобно отравленным насекомым. Будто смотришь фильм. Киномеханик сбавил обороты, пленка пролетала перед снопом света медленнее, и время стало тягучим. Эл вновь почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он зашторил окно.

Эл вернулся на место. Беспокойство угнездилось в душе, а беседа с Доком внесла лишь раздрай.

Он убрал карту в стол. Затем лег в постель, но она оказалось чужой и холодной. Опять неотвязное чувство завладело им: мир за окном рассыпался на атомы. Он закутался до подбородка, прикрыл веки, но сон не шел. Тогда решил расслабиться. Перечеркнуть все ощущение одним поступком, заморозить их.

Эл встал, оделся, и вышел из дома, направившись в бар.

А там, в хмельном мороке все шло по кругу. Одно и то же действие множило себя. Словно заведение являлось уменьшенной копией Ангедонополиса. Тот же кровавый цвет. И красные блики искрились на дне стаканов, но здесь можно было не обращать на это внимание. Забыться.

Эл встретил Марка и Самуила. Они уже изрядно напились и находились в том состоянии, когда реальный мир превращался в мишуру.

Марк радостно поприветствовал друга, спросив о делах.

– Да не очень, – ответил Эл.

– А кто виноват? – заторможено произнес Марк.

– Я думаю, погода.

Марк захрюкал, а затем подавился истерическим смехом. Он что-то силился сказать, но каждый раз глотал слова: «Погода, по… у-уморил. Я не могу-у! Эл, ну, ты убил. Серьезно? Погода? Ага. Пого-о-да. Да-а». Отсмеявшись, Марк с трудом закончил: