Поворот не туда
Шрифт:
Я смогу полететь. Наяву. И это будет не сон. Не такой сон, проснувшись от которого, станешь радоваться. А такой, в котором захочется остаться навсегда.
— Спасибо! — и вновь его улыбка. Такая противная. Кривая. Сжимаю стакан сильнее, а потом протягиваю ему, чувствуя, как дёргается глаз. За окном что-то внезапно щёлкнуло и заставило меня резко взглянуть туда. Знакомый звук, но что… Что это? Что? Хочу услышать это снова. Будто звук спускового крючка. За ним следует убийство. Должно следовать. — Ай! Такой горячий стакан, как ты держал-то его? Братишка, всё в порядке? Ты такой грустный. Точно всё хорошо?
Нет.
взрослую жизнь. Она не нужна тебе. А мне нужна свобода. Твоя кровь тёплая?
Брат давится чаем и выплёвывает его. Прямо на мою кофту.
— Чёрт, да он же солёный! Ты что наделал?
До отказа. До отказа твоих органов. Я буду душить тебя, пока ты не захлебнёшься кровью, поверь мне.
Хриплые стоны брата, следы моих рук на его шее, его красное лицо… По телу расплылась эйфория. Такая сладкая и безнадёжная, но такая желанная. Я стал ближе к нему? Я чувствую это. Ещё чуть-чуть и его не станет. Не станет Гилберта, а мои воспоминания о том, как он избивал меня, потешался, исчезнут навсегда. Просто поднимутся ввысь вместе с бесформенной сущностью и исчезнут навсегда.
На кровати валяется пустой стакан, а простынь вся испачкана ромашковым чаем. С тремя ложками соли. Гилберт больше не двигается, на его шее остались синеющие следы моих пальцев, а я в прострации сижу на его коленях. И чувствую что-то… Такое знакомое… Этот запах. Он так близок, но я едва его ощущаю. Как? Как словить его? Как? По окну барабанит дождь, он мешает уловить малейшие нотки такого желанного сладострастия при вдохе. И наконец я чувствую. Чувствую, что убил. Чувствую смерть, стоящую за моей спиной, но её худощавая рука дотянуться до меня не может. Запах самой смерти. Нет, не трупный. Это что-то иное. То, что навсегда теперь останется во мне.
Не хватает лишь кофе и мяты. Встаю с постели, оборачиваюсь и сталкиваюсь с крепким телом.
Капли стекают по стеклу, но ощущение тишины почему-то не исчезает. В глазах расплываются два голубых пятна и сверкающая улыбка. Ко мне протянулись две руки, просящие об объятьях.
— Пташка, что же ты наделал? Ай-яй-яй. Так поступать нехорошо. — он вдыхает мой запах и начинает улыбаться. Так знакомо. Тепло. Сладко. А я сдавливаю его рёбра до потери собственного пульса. Не имеет значения, мираж это или нет, но я добился того, чего хотел. Стал ближе к нему. Стал почти им. Как же хочется дышать.
— Я скучал. Признаю это в своей голове, но от его улыбки понимаю, что мысли вырвались наружу. И сейчас мне спокойно. Плевать, что будет дальше.
Глава 8
Туман медленно опускался на землю, делая обстановку ещё более напряжённой. Каждая минута, каждая секунда была на счету. Один единственный промах — и всё потеряно безвозвратно. Одно малейшее неверное движение и…
— Три тщательнее. Нигде не должно остаться твоих следов, — мелькает в комнате чей-то голос.
Моя рука сжимает тряпку, пропитанную каким-то веществом с едким запахом. Что здесь произошло? Посреди комнаты валяется большой чёрный мешок. Кажется, там труп.
***
Что бы ни происходило, он будет лучше меня во всём. Кажется, будто всё это даётся ему так легко, он двигается плавно и изящно, изредка поглядывая на меня и спрашивая равнодушно, всё ли со мной в порядке. Всё в порядке? Давно ли всё в порядке? Давно ли всё не в порядке? Солнце опускалось за горизонт, когда я смотрел с безобразной улыбкой на чёрный мешок, валяющийся небрежно в вырытой яме посреди леса. Здесь его точно никто не найдёт.
— Сыпь землю, — Нэйт вытирает руки и наблюдает за мной, — что ты стоишь? Землю сыпь, — он указывает головой на яму и гору земли рядом с ней.
Каждая горстка, попадающая в мою руку, до обидного легко выскальзывала и сыпалась в могилу подобно песку сквозь пальцы. Неимоверно легко становилось с каждым движением, в лёгких становилось больше пространства для воздуха, когда земля была всё ближе и ближе ко мне. Уже совсем скоро я начал сыпать землю лопатой, потому что начало казаться, что воздух куда-то исчезал. С этим воздухом улетучивался и запах, так долго мной искомый, тот самый запах смерти, который я вдыхал с упоением. Я смеялся ведьме в лицо, я плевал на её законы, и было ужасно весело, когда она рвалась ко мне, но не понимала, почему рядом со мной пахнет смертью, а я до сих пор живу!
Живу… Действительно живу. Сейчас, вытирая пот со лба и смахивая землю в могилу, слыша: «Быстрее» от Нэйта, я понимал, что только лишь сейчас я обрёл саму жизнь. Сейчас ведь всё изменится?
Земля кончилась. Так быстро, но так долго я шёл к этой цели — обычному присыпку земли, который сейчас будет прикрыт листьями и забыт навсегда. И снова лёгкость, жадно вдыхаю, будто запасаясь воздухом на будущее, если вдруг этот приступ нехватки случится вновь.
***
Две тысячи девятый год.
Едкие солнечные лучи противно светят в лицо. Это может значить только одно — наступило утро. Противное утро, которое принесёт с собой кучу новых разговоров, бессмысленных просьб и чужих взглядов. За окном пискляво мяучит соседская кошка. Кажется, её зовут Люси. Самое что ни на есть глупое имя для кошки. Зачем животным вообще давать имена? Они ведь тупые безмозглые существа, которые скоро сдохнут либо от рук умных людей, либо от старости.
— Солнышко, просыпайся, мальчик мой. Я приготовила блинчики, — звучит с кухни. Ещё одна причина ненавидеть утро — мать. Каждое грёбаное утро она повторяет одни и те же слова, в которых меняется только название блюда на завтрак.
Спускаюсь по лестнице, наспех натянув чёрные джинсы и толстовку. С презрением гляжу на мать, как обычно одетую в свой едко розовый фартук. Неужели кому-то действительно нравится такой цвет? Ненавижу розовый с давних пор. Помню, как мать купила мне в школу ручку такого цвета, потому что «других не было». Какая же она… Чёрт. Из-за этой грёбаной ручки было столько проблем, что я готов вонзить её прямо сейчас в горло самого ненавистного человека.
— Милый, куда ты уходишь? А как же блинчики? — растерянно кричит существо в фартуке и вздыхает, когда перед её лицом захлопывается дверь.