Поворот не туда

Хайруллин Миша

Я знал, куда мы ехали. И был совершенно не против. Как только слышен звук отъезжающей машины, на мои глаза ложится повязка. Я отдал зрение, но получил взамен его руки, ведущую меня аккуратно сквозь чащу леса.

— Что ты чувствуешь? Тебе страшно? — шепчет он. Так сложно отвечать сейчас на его вопросы, потому что думается, что отвечать я должен лишь то, о чём думает и мечтает он.

— Чувствую холод, — крепче сжимаю его руку, и моя спина чувствует что-то холодное и острое сзади, — чувствую ветер, твои руки…

— Что ещё? — предмет за спиной начинает

крутиться, футболка, кажется, разъезжается в стороны. Колет.

— Чувствую… — сглатываю и останавливаюсь. Нэйт тоже стоит на месте, слышу его ровное дыхание над своим ухом, — нож за спиной.

И предмет тут же пропадает, будто его и не было. Я уверен, что это были не галлюцинации. Он не поступит так, знаю. Не предаст меня. Я слишком долго не верил ему и боялся, пока не осознал, что он единственный человек, который мне ближе всего. Даже ближе Джо.

— Остановись, — слушаюсь и останавливаюсь. Наверное, со скрипом открывается дверь в дом. И снова эти руки, за которые я отдал зрение. Скрипучий деревянный порог. Где-то слева из крана тихо капает вода. Кроме этих звуков нет больше ни единого, будто я один стою сейчас в его доме с завязанными глазами.

Ещё чуть-чуть и я готов сорвать повязку, оглядеться, побежать на поиски того, кто привёл меня сюда, но скрежет, тихий и ровный, врезается в уши.

— Сними повязку, — шепчет он и я снова слышу скрип двери и тихие шаги рядом.

Чёрная ткань слетает с лица и падает на пол, как и я сам через секунду.

— Джо… — гляжу в этот яркий сверкающий одинокий глаз, смотрящий на меня, как всегда, внимательно и понимающе. Маленькое существо направляется ближе ко мне и тут же оказывается схвачено мною и прижато к груди.

Глажу ладонью эту слегка жёсткую, но такую родную и знакомую шерсть, а кот мяучит, ощущая мои слёзы на его теле. Я так скучал. Кажется, будто сейчас задрожу, подобно осиновому листу в промозглый ветреный день.

И что мне сейчас нужно? Ничтожная малость, как оказалось, необходима мне для трепета в груди. Его руки рядом, его дыхание, этот сладкий бархатный голос и маленькая одноглазая душа, которая успела за короткое время поселиться где-то под сердцем. Или в нём. Джо сейчас слизывает солёные капли с моих рук, тихо и хрипло мурлычет, утыкается лбом мне в грудь. И сейчас мне кажется, что из его глаза течёт одинокая слеза, являющаяся доказательством того, что он что-то чувствует.

Рядом, тоже на колени, садится Нэйт и приобнимет меня сбоку, врезается носом в шею и гладит большим пальцем по руке.

— Адам, — и вновь я вздрагиваю, когда произносят моё имя, медленно поворачиваю голову и гляжу в эти два кровавых, но таких чистых глаза, ожидая вопроса или утверждения, — что ты чувствуешь?

Кот с безразличным «мяу» слазит с моих коленей и ложится на пол неподалёку, вылизывая свои лапы.

— Чувствую тишину, твои руки, — прерываюсь из-за звонкого удара по щеке, вздрагиваю и кладу ладонь на больное место, сразу же загоревшееся.

— Что ты чувствуешь? — повторяют мне уже намного громче. Рука Нэйта крепко

сжимает моё запястье, сосуды в его чистых глазах сейчас будто лопнут.

Смотрю неопределённо в сторону и тише повторяю:

— Чувствую тишину, твои руки, удар на щеке, — падаю на пол от его толчка. Нэйт встаёт и сильно ударяет меня в живот, отчего хочется сжаться в комочек, — я чувствую боль, тишину, удары!

Удары сыплются один за одним, напоминая холодную и безнадёжную зиму. Это, наверняка, очень долгий и трудный день, где с утра до ночи огромные и тяжёлые белые хлопья валят на землю, не желая останавливаться. Они кружат в воздухе, а затем растворяются в куче таких же снежинок, сливаются воедино, покрывая всё вокруг белоснежной чистотой, закрывая собой траву, деревья, засохшие листья, будто извиняясь за то, что они падают, будто давая подарок в виде защиты на три месяца.

***

Эта боль навсегда запомнится мне. Тот день, когда Макс предал меня, опорочив и смешав с уличным дерьмом, с чем-то совершенно ненужным, жалким и таким тупым. Я валялся на грязном матрасе как бездушная кукла, а Макс лишь снова ударял меня куда-то в живот, крича:

— Что ты чувствуешь, маленькая мразь?

Его кроссовки давно стёрлись, но он всё равно продолжал в них ходить. Каждый день они при нашей встрече были запачканы чем-то грязным. Макс не жалел их, постоянно проверяя на прочность, ударяя стекло, стены, вступая в слякоть. И лишь иногда, обычно в холодные дни, он надевал коричневые берцы, которые снова становились грязными.

Сейчас я чувствовал себя как эти чёртовы кроссовки. В грязи, весь исцарапанный, такой же потрёпанный и уставший. Эти жалкие кроссовки явно желали ему отомстить. Как и я теперь.

— Что ты чувствуешь?! — барабанные перепонки уже разрываются от его оглушительного ора, а я всё тараторю одно глупое предложение:

— Холод, тишину, боль! Ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу! — всё тело ноет от его ударов, откуда-то уже льёт кровь, пачкая тело ещё больше этого старого матраса.

В этот момент я хотел лишь одного: раздробить его поганое тело пилой, молотком, перемолоть в мясорубке, оторвать ему все пальцы, вырвать волосы одним резким движением, выдавить его глаза и сжать их в руке до боли, переломать его кости, сжечь их на костре и выкинуть оставшийся прах свиньям в корм. Я бы с упоением наблюдал за тем, как эти мерзкие животные поедают свою пищу, смешанную с прахом не менее уродливого внутри человека.

Для зарождения любви порой необходимы десятки лет. Ненависть загоралась в моём теле уже лишь от одной мысли. Разум терялся где-то в мечтах о смерти Макса, в то время как глаза закрывались, а тело ослабевало каждую секунду сильнее.

В тот день я отключился лишь с одним предложением и с такой же мыслью: «Я убью тебя».

***

И зачем-то я считал каждый его удар про себя, разделяя их на группы. Итого вышло восемьдесят слабых и одиннадцать сильных, доводящих до дрожи и судорог во всём теле. Его голос уже давно начал срываться от крика.