Поворот

Номен Квинтус

— Не напрасно. Тут я прочитала в газетенке какой-то, что, мол, Второв — это «русский Морган». Что лишний раз доказывает: отечественные журналисты в массе своей — абсолютные болваны.

— А что не так? Он же один из богатейших промышленников…

— Разница заметна любому, кто головой думать способен. Морган — он все греб под себя, но на самом деле он был всего лишь одним из американских нуворишей, не понимавшим, как именно делаются деньги. И как их правильно тратить: он скупал драгоценности, учреждал всякие пафосные организации имени себя — но управлял-то всем этим не он. Как и Рокфеллер: денег нагреб вагон, а управлял всем этим вовсе не он. Там, в Америке, был другой товарищ, и вот как раз ему наш Николай Александрович больше всего и соответствует. Но только по духу, а теперь мы ему дали и столь нужные ему средства.

— Это кому он соответствует по духу?

— Был там

такой, Генри Роджерс. Сам он был человеком не особо богатым, когда помер, у него денег было всего восемьдесят миллионов.

— Практически голодранец!

— Да. Но он лично управлял и всеми капиталами Рокфеллера, и капиталами Моргана, и вообще… под его прямым управлением было около сорока процентов всех капиталов США. И он мог стать богаче любых Морганов и Рокфеллеров — но ему это было неинтересно. Потому что глотка у человека всего одна, много все равно сожрать не получится. Но он строил американскую экономику, и строил ее исключительно успешно: я деталей сейчас особо не помню, конечно, но до войны — я имею в виду до Второй Мировой — ни одна из компаний, к становлению которых приложил руку и свой могучий интеллект Генри Роджерс, не обанкротилась, а к началу этой войны бывшие его предприятия обеспечивали почти шестьдесят процентов валового дохода США. И это произошло просто потому, что Роджерс очень умело подбирал людей для управления всеми компаниями — а убедившись, что компания заработала так, как ему хочется, он на прибыль с нее создавал новые. Не скупал драгоценности и прочий дорогостоящий хлам, а создавал новые предприятия, причем гарантирующие получение новых прибылей. Но не потому, что он планировал с покупателя семь шкур содрать, а потому, что он новыми своими заводами успевал первым закрывать едва проявившиеся потребности собственного населения и своей страны. И Второв ведет себя так же: он строит то, что стране и людям нужно здесь и сейчас, и ему интересно именно все это строить.

— Да понял я, понял! Но, думаешь, его заинтересует проект постройки нового, по сути, завода в этой дыре?

— Я тут вижу минимум три завода… и пять или шесть новых рудников. Да, заинтересует. Потому что эти новые заводы в дальнейшем позволят куда как больше получать и с Дальнего Востока, и из Монголии.

— То есть ты все же рассчитываешь Монголию подоить? Юмсун тебя сожрет…

— Я сама в чем-то Юмсун, и доить никого не собираюсь. Речь идет лишь о взаимовыгодной торговле, причем именно взаимной и очень, очень — в свете наших знаний — выгодной. А я с Николаем Александровичем знанием, конечно, поделюсь…

— Ладно, уговорила. Тогда давай еще раз подумаем, где мы еще миллионов на десять сможем подсократить расходы этим летом? У меня есть следующие предложения…

Инженер Михаил Кораблев распределением был очень недоволен, но ведь казеннокоштному студенту по закону нужно было отработать минимум три года там, куда его комиссия направит, так что выбора у него особо и не было. Так что он, попрощавшись с невестой, сел на поезд и отправился в далекую Сибирь. И даже еще дальше — однако приехав на место, он о своем недовольстве быстро забыл. Во-первых, ему от завода предоставили жилье, превосходящее любые ожидания, а во-вторых, и сама работа оказалась действительно интересной. На старом, чуть ли не петровских времен заводике одновременно строились две большие (по триста двадцать кубических метров) домны, сразу четыре мартеновские печи и одна печь поменьше — на которой предполагалось выплавлять ферромерганец. Рядом — буквально «через дорогу» — поднимался еще один завод (по слухам, там должны были трактора производиться), чуть дальше строился завод уже стекольный. И в связи с этим и сам Петровский Завод быстро застраивался, причем не только жильем (весьма комфортабельным кстати), но и другими зданиями. Школа была построена довольно неплохая, поднялась уже городская больница, строился даже театр!

Сосед по лестничной площадке (а квартира была в трехэтажном доме о двух подъездах) говорил, что он уже этим летом и семью сюда собирается перевезти (у него и жена уже была, и даже двое детей), потому что в городе жизнь уже обустроена не хуже, чем в столице — так что Михаил подумал и о том, что осенью все же стоит ненадолго вернуться и уговорить невесту выйти за него. Конечно, зимы здесь все же далеко не столичные, но то, что об отоплении в доме заботиться даже не придется, этот недостаток существенно нивелировало. А уж заработная плата…

И не только она: директор завода — подполковник-отставник — выдавая Михаилу задание отдельно сообщил, что за пуск печей в срок будет выплачиваться очень приличная премия, а уж если срок выйдет сократить,

то можно будет вообще в роскоши купаться. Причем в легкодоступной роскоши: если чего-то в городских лавках и не было, все это было возможно приобрести в Верхнеудинске — куда дважды в день ходили пассажирские поезда. А там действительно можно было купить что угодно, а за многими товарами даже ехать никуда не требовалось: на станции был поставлен киоск, в котором можно было необходимое выбрать по каталогу — и все это буквально через день туда же, на станцию, и привозилось. Причем после этого нужно было лишь туда зайти и убедиться, что доставлено именно желаемое, а затем покупку оплатить. И если покупка была тяжеловата для переноски, то ее и домой работники киоска доставляли! Так Михаил приобрел весьма неплохую мебель, затем — по совету соседа — зимнюю одежду, для местного климата подходящую, и даже китайскую фарфоровую посуду, на которую в столице ушло бы целое состояние. Впрочем, все это его вообще не занимало, он почти все время на работе проводил — и был почти уверен, что первую печь получится запустить еще до зимы. Правда, он пока не совсем понимал, зачем все это строится именно здесь, ведь рудник даже существующую домну рудой с трудом обеспечивал, а возить руду почти за семьсот пятьдесят верст с нового строящегося рудника он считал делом не самым умным — однако «начальству виднее». А сосед из другого подъезда, железнодорожник, говорил, что для этого даже на дороге к Борзе — станции поблизости от строящегося рудника — срочно кладут вторые пути. Причем «тяжелым рельсом», то есть возить собираются много, и теперь ему стало понятно, зачем еще и рудник для добычи марганца рядом строится. Ну, почти рядом: рельс из марганцевистой стали получается прочнее, а прокатный стан нынешнего завода точно готовят чтобы на нем рельсы катать…

Посевная двадцатого года прошла, по общему мнению, более чем успешно. В том числе и потому, что еще осенью было распахано чуть больше десяти миллионов гектаров «казенных полей», а на пяти миллионах Катя — с подачи профессора Зайкевича Анастасия Егоровича — успела посеять озимую пшеницу — которую раньше разве что на Кавказе сеяли, да и то в очень небольших объемах, и чуть больше двух миллионов гектаров озимой ржи. Так что к лету двадцатого года хлебом было засеяно только «казенных земель» больше тридцати миллионов гектаров, причем большую часть сева провели с помощью тракторов. И тракторных сеялок — которые еще с лета девятнадцатого стали выпускаться сразу на пяти заводах. Ну а после завершения посевной на этих же заводах приступили в производству косилок, молотилок и прочего очень нужного стране инвентаря.

И все это было замечательно — однако почти двадцать миллионов крестьянских хозяйств оставались «бесполезными»: по завершению посевной кампании Струмилло-Петрашкевич, работающий теперь в комиссии Винтера-Кржижановского, в отчетном докладе прямо написал, что «даже при благоприятных погодных условиях до десяти миллионов крестьянских хозяйств не смогут обеспечить себя достаточным прокормом на зиму». И, что было хуже всего, эти «хозяйственные крестьяне» даже не желали что-либо с этим делать…

Однако, как заметила Наталия, «они не желали проявлять инициативу», а вот если им «прозрачно намекнуть…» Народ-то в целом был и не особо ленив, в особенности в «лесных» губерниях европейской части России — но вот работы для них просто не было. То есть работы было невпроворот — не было средств для оплаты этой работы. Потому что, как ни крути, заводы строились именно за деньги, и денег на них уходило очень много.

Где-то в середине июня, когда перспективы урожая стали в целом понятны, к Андрею пришел Николай Второв:

— Андрей Владимирович, я тут еще раз подумал о прелестях использования предложенной вами двухконтурной денежной системы, и родилась у меня одна мысль. Но так как я, похоже, определенных тонкостей ее не понял, то попросил бы вас мысль мою оценить.

— С удовольствием вас выслушаю, у столь хорошего предпринимателя мысли наверняка будут отнюдь не дурацкие… А когда министр финансов ушел, Андрей срочно позвал к себе Наталию и Елю:

— Итак, дорогие информационные накопители, я вас попрошу быстренько обсудить со мной предложение нашего гениального минфина, причем не просто выслушать и ее отбросить, а прикинуть доводы «за» и «против». Веские доводы.

— Излагай, — с легкой улыбкой ответила на предложение Наталия, — мне как раз дети принесли парочку новых выражений, которые раньше мне что-то не встречались.

— Излагаю. У нас катастрофически не хватает денег для того, чтобы платить рабочим, причем больше всего не хватает денег для строителей. И Николай Александрович предложил деньги недостающие просто напечатать…