Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия
Шрифт:
Это небольшое, но весьма философическое вступление ведет прямо к тому, о чем читатель, может быть, и не догадывается — к описанию одного странного случая появления призрака, привидения или духа. Этот рассказ будет весьма кстати в нынешнее время, когда и в Петербурге начали появляться привидения, и весь город говорит о честном и добропорядочном духе, который увещевает людей не играть в карты вообще и в банк в особенности. В 1822 году, возвращаясь из Парижа в Россию, я направил путь через Силезию, чтобы еще раз взглянуть на те прелестные места, где мы готовились некогда проливать нашу кровь за независимость народов, выкупив уже свободу собственного отечества. Я ехал не торопясь, стараясь останавливаться преимущественно в знакомых мне городах, именно в Герлице, Гольдберге, Швейднице, Лигнице, Яуэре и прочих, о которых воспоминание живо запечатлелось в моей памяти. Особливо желалось мне побывать в городе Яуэре, в котором, после кацбахского сражения, я пролежал более месяца в горячке, на попечении добрых хозяев трактира «Zum goldenen L"owen» («К золотому Льву»). Они заслуживали того, чтобы, своротив с большой дороги, я поблагодарил их еще раз, в качестве путешественника, за участие, оказанное в военное время незнакомцу воину. Приближаясь к Яуэру, я приказал немцу почтарю высадить меня у Золотого Льва, к знакомому мне трактирщику Готфриду Гольцману.
— Verfluchter Ort! —проворчал мой немец. — Es ist kein goldener L"owe mehr da!(Проклятое
— Что это значит? — спросил я, но почтарь, не отвечая ни слова, ударил по лошадям и через несколько минут подвез мою коляску к трактиру «Zum guten Gewissen» («К Доброй Совести»).
Выхожу из экипажа, но не узнаю знакомого мне дома. Слова моего почтаря пришли мне на память, и я, соображая их со значением странной вывески трактира, стал подозревать, что тут должно таиться что-нибудь необыкновенное.
Время было обедать, и я, взяв номер в гостинице, сложил там свою поклажу и сошел в залу, где накрыт был общий стол, table d'h^ote. Посетителей было человек до двадцати, всякого звания. Один из них, высокий, худощавый мужчина, с черными усами и с прусским железным крестом в петлице, обратил на себя мое внимание. Я пожелал быть его соседом за столом, уверенный, что два отставных воина, которые в одно время сражались за одно дело, найдут о чем потолковать. В самом деле, как скоро кушанье было принесено, я поместился рядом с ним. Скоро мы завязали разговор. Сосед мой был отставной майор прусской службы, уроженец яуэрский. В кацбахском сражении он был тяжело ранен, оставил службу, женился, овдовел и остался совершенно одиноким; теперь ему нет другого утешения, как курить табак, играть в тарок и читать политические новости, до которых он страстный охотник. Из его слов я мог заключить, что он пользовался от раны в Яуэре в то самое время, когда я там же лечился от болезни. Это обстоятельство еще более сблизило нас, и само собою речь дошла до расспросов: с кем я был знаком? Кто меня пользовал? Где я квартировал? И тому подобное. При этом случае я расспросил его о прежних моих хозяевах, здравствуют ли они и почему не содержат более трактира «Zum goldenen L"owen». — Тут пруссак мой испустил тяжелый вздох, поднял глаза к небу и таинственно шепнул мне: «Hier liegt etwas Unbegreifliches!» (Здесь есть нечто непостижимое!); потом прибавил: «Вашего доброго хозяина давно уже нет на свете: он… умер в 1817 году; но кончина его сопряжена с такими чудесными обстоятельствами, что вы, может быть, им с трудом поверите, хотя в их достоверности нет никакого сомнения. Если вы желаете знать все подробности этого происшествия, то никто не может их вам рассказать обстоятельнее моего, потому что тот самый, через которого все дело обнаружилось, был моим лучшим другом… но и его уже нет более на свете!..» Тут мой майор опять вздохнул, впал в задумчивость, и слеза тихо покатилась по его щеке. После краткого молчания, которого я не смел прерывать своими любопытными расспросами, почтенный сосед мой, обращаясь ко мне, сказал: «Молодой человек, знаете ли вы, как тяжело для человека, одинокого на земле, лишиться единственного друга?.. Дай вам Бог никогда этого не испытывать! Преждевременная кончина моего друга ознаменована самыми непостижимыми явлениями и имеет тесную связь с обстоятельствами смерти Гольцмана. Но, может быть, вы не охотники до сверхъестественных происшествий, и рассказ мой покажется вам…?!» Я упрашивал его не томить более моего любопытства и уверял его, что я страстный охотник до всего чудесного и допускаю некоторые сверхъестественные и необыкновенные происшествия. «Очень хорошо, я расскажу вам эту историю, только подождите пока отобедаем. Вы знаете, что есть всякие люди: одни ничему не верят, другие чересчур суеверны; суждений тех и других я желал бы избегнуть, потому что это дело мне слишком близко к сердцу». — «Да не угодно ли вам будет, господин майор, сказал я, пожаловать после обеда в мою комнату? Там, кроме меня, слушателей никого не будет». Он охотно согласился. Так, отобедавши, мы приказали принести нам кофе в мой номер, и там добрый майор, закурив свой канастер, начал следующий рассказ.
— Вы знаете, что покойный Гольцман был человек смирный, кроткий, богобоязливый и честный до крайности: но вы, может быть, не знаете, что жена его, несмотря на свою привлекательную наружность, имела совершенно противный нрав. Впрочем, одни только самые приближенные к Гольцману могли знать об этом, потому что он никогда не роптал на судьбу свою. По окончании войны один пленный француз, который во все время своего плена посещал ежедневно дом Гольцмана, не захотел воспользоваться свободой, возвращенной ему по случаю заключения мира, и расположился на жительство в Яуэре. Это обстоятельство удивило многих, потому что француз не имел ни состояния, ни ремесла, ни таланта для пропитания себя в чужой земле. Дело в том, что он влюбился в трактирщицу и дал ей слово жениться на ней, как скоро она овдовеет; но так как Гольцман был еще не стар и здорового сложения, то преждевременному жениху предстояло долго ожидать брака, а может быть и никогда его не видеть, тем более что жена Гольцмана была только пятью годами моложе своего мужа и, ведя не совсем воздержанную жизнь, легко могла отбыть прежде него в царство мертвых. Дела Гольцмана были в хорошем состоянии; он нажил себе порядочный капитал и, за неимением детей, намерен был взять в свой дом одного бедного сироту, которого отец, друг Гольцмана, был убит в сражении. Он полагал, что занятия по воспитанию и образованию этого приемыша послужат ему некоторым развлечением от домашних междоусобий; но ожидания его не совершились, как вы сейчас увидите.
Гольцман имел сношения по торговле с суконным фабрикантом Кунценбергом из Бреславля: с этим почтенным негоциантом я был знаком с детства, мы воспитывались вместе в одном училище, словом сказать, он был моим искренним другом. Когда Кунценберг приезжал в Яуэр, он всегда останавливался у Гольцмана. Раз, как-то… это было шестнадцатое апреля 1817 года… он, имея до него особую надобность, приехал в наш город и по обыкновению остановился в трактире «Золотого Льва». Жена Гольцмана объявила приезжему, что хозяина в городе нет, что он уехал по делам. На вопрос, скоро ли он будет, она отвечала, что этого и сам Гольцман при отъезде не мог определить. Кунценберг решился дожидаться его возвращения и расположился в трактире. Когда настал вечер, он лег в постель и скоро заснул крепким сном. Но вдруг, около полуночи, он чувствует, что с него кто-то тащит одеяло и будит, толкая в плечо. Он в просонках открывает глаза, глядит… не грезы ли?.. всматривается пристальнее и едва верит своим глазам!.. Перед ним стоит сам Гольцман, бледный мертвец, покрытый саваном; на груди у него глубокая рана, он обагрен кровью. Кунценберг невольно испустил крик; но призрак, зажав ему рот рукою, сказал: «Не кричи и не буди никого в доме: жена моя тебе сказала, что я отлучился по делам — это неправда. Она меня зарезала ножом… да! Да! Зарезала ножом и, чтобы утаить свое преступление, спрятала мое тело под кучею сору, на дворе. Успокой мой прах и предай его земле; если ты это исполнишь, будь уверен, что я у тебя в долгу не останусь». Сказав эти слова, мертвец исчез. Кунценберг долго был ни жив ни мертв от этого необыкновенного явления; наконец ему пришла мысль, что его видение было действием напряженного воображения. Успокоенный этою мыслью, он опять уснул, встал рано и пошел прогуливаться; ночное приключение повсюду его преследовало. Несколько раз он решался идти к бургомистру, чтобы рассказать ему все, но опять раздумывал, опасаясь, чтобы его не приняли за какого-нибудь духовидца и не осмеяли за легковерие.
Мы отправились к бургомистру, которому рассказ Кунценберга показался сначала шуткою; он удивился даже, как можно тревожить начальство из-за пустых сновидений. Тогда я стал доказывать, что обязанность его требует исследовать по крайней мере причину неожиданного отсутствия Гольцмана и что даже можно, под предлогом соблюдения чистоты в городе, приказать свезти всю кучу сору с его двора. После долгих убеждений бургомистр наконец согласился на последнее и, взяв с собой полицейскую команду, отправился прямо в дом Гольцмана. Хозяйка на эту пору вышла на рынок для покупки провизии. Тем удобнее можно было приступить к делу. Принялись рыться в куче сору и скоро вытащили окровавленный труп несчастного хозяина дома, в том самом виде, как он ночью являлся Кунценбергу. Все присутствующие остолбенели от изумления. В то самое время преступница возвращалась домой и, увидев эту ужасную сцену, побледнела и упала в обморок. Ее взяли под стражу и заключили в тюрьму. Тело покойника, освидетельствованное по судебному порядку предано земле попечением Кунценберга, который, после столь страшных приключений, спешил как можно скорее вырваться из нашего города; но местное начальство удержало его еще до следующего утра, потому что необходимо было отобрать от него формальным порядком некоторые показания для предстоящего суда. Так Кунценберг вынужден был провести еще ночь в том доме, где совершилось преступление. «По крайней мере, — думал он, — теперь я отдохну на свободе после тревоги прошедших двух ночей», и, в этой надежде, он улегся спать ранее обыкновенного. Довольно спокойно проспал он до полуночи, но когда пробило двенадцать часов, с ним случилось опять то же пробуждение и тот же страх: тень Гольцмана снова явилась перед ним. Только на этот раз на лице Гольцмана изображалось спокойствие и удовольствие. «Я пришел благодарить тебя, — сказал мертвец, — и вместе с тем исполнить свое обещание: ты умрешь ровно через год в двенадцать часов ночи. Готовься к смерти и прощай!»
Легче вообразить, нежели описать, в какое положение повергло моего друга это третье духовидение. Кунценберг был человек с твердым умом и с религиозным чувством: смерти он не страшился, однако мысль, что он как будто приговорен к неминуемой смерти в определенный час и что через год, наверное, не будет существовать более, взволновала его душу до того, что едва не ввергла его в отчаяние. Соображая все обстоятельства последних трех ночей, ему трудно было не поверить предсказанию тени Гольцмана, и потому, покорясь судьбе, он начал мало-помалу сродняться с мыслью о своей близкой кончине и решился между тем устроить все свои дела и приготовить душу к переходу из временной жизни в вечную: для этого он вменил себе в непременную обязанность удалиться от всех шумных увеселений и светских развлечений. Из веселого светского человека он сделался задумчивым и недоступным для всех, кроме коротких друзей; устроил дела свои и оставил торговлю. Узнав его тайну от него самого, я решился провести с ним весь тот год до самого рокового часу, чтобы отвлекать его от мрачных мыслей.
Для этого переехал я в Бреславль, где Кунценберг имел свое постоянное жительство. Мои и других друзей усилия увенчались некоторым успехом: Кунценберг стал забывать о предсказании, потому что ничего не предвещало ему скорой смерти. Между тем время быстро летело, и скоро настал последний день года: это было семнадцатого апреля. Я пригласил Кунценберга и всех наших общих приятелей съехаться ко мне в этот день, с тем чтобы провести вместе полночь и не расставаться прежде этого опасного часа. «Какое несчастие, — думали мы, — может постигнуть Кунценберга в кругу нашем, когда он совершенно здоров, когда никакая опасность ему не угрожает, когда мы все будем за ним ухаживать, как нянька за ребенком до истечения определенного предсказанием часа? Лишь бы только полночь благополучно прошла: тогда все опасения наши будут кончены». Так рассуждали мы и, кажется, довольно основательно. Но вот уже часовая стрелка подвигается к цифре XII; вот уже слышен звон часов, извещающий роковой час полуночи.
Шампанское подано: мы выпили уже не за здоровье, а за действительное спасение приговоренного к смерти друга. Потом мы взяли его под руки, торжественно проводили до самой его квартиры и распростились с ним, осыпав его поздравлениями. Кунценберг, видимо, ожил сердцем, и камень свалился с его груди, когда он удостоверился, что предсказание Гольцмана не сбылось в предназначенный час. Прощаясь с нами, он всею душою радовался, что время испытания миновалось и что в первый раз со времени ночных посещений Гольцмана он проведет спокойную ночь. Он готовился уже лечь в постель, как вдруг послышалось ему, будто в его кабинете кто-то шаркает и роется в бумагах. Он берет свечу, отворяет дверь кабинета… вдруг раздается пистолетный выстрел. Слуга вбегает: и что же?.. на полу лежит окровавленный труп Кунценберга. В то самое время вор, забравшийся в кабинет, выскочил из окна, а часы, висевшие на стене, добивали двенадцать часов ночи. Слуга узнал в этом воре пленного француза!..
Ведь надобно же, чтобы на беду часы мои, как нарочно, были на этот раз впереди десятью минутами!.. {10}
* * *
Я знаю в Москве одного правдивого человека, который твердо уверен, что пока не явится ему друг его, с которым условились они видеться в час смерти, то он не умрет {11}.
* * *
«Более сорока лет тому назад я знал двух молодых людей, — рассказывает один из военных ветеранов, — они служили в Переяславском конно-егерском полку обер-офицерами: господин А. — православного вероисповедания и Ш. — лютеранского. Эти два молодые мои приятели были друзьями между собою. Они дали друг другу обет, что тот, кто из них прежде умрет, придет к оставшемуся в живых и скажет, что бывает с человеком по исходе души и что ожидает их в будущей жизни.