Повседневная жизнь этрусков
Шрифт:
Нам необходимо рассмотреть три пункта. Прежде всего, совершенно точно, что этрусский гений, проявившийся не только в искусности инженеров, но и в таланте художников, вовсе не был априори чужд литературному самовыражению. Далее: даже если почти все произведения погибли, от них должен был остаться хотя бы след, воспоминание, отпечаток в других литературах. Что же касается того, была ли этрусская литература хорошей или плохой, оригинальным творчеством или рабским подражанием, высокого или низкого стиля — на этот вопрос нам не ответить, хотя и об этом можно составить себе некоторое представление.
Тит Ливий делает поразительное на первый взгляд заявление, на котором стоит остановиться {700} . Итак, конец IV века до н. э., Рим шаг за шагом продвигается вглубь Этрурии. Именно тогда был совершен великий военный подвиг — переход через Циминийский лес в окрестностях нынешнего Витербо, к востоку от озера Больсена, который представлял собой грозное препятствие для римских легионов — столь же опасное, как то, которое во времена самого Тита Ливия не давало им продвинуться вглубь германских лесов. Однако в том 310
Каким же образом он овладел этрусским в таком совершенстве? Дело в том, что он воспитывался в Цере, в семье, связанной с его собственной крепкими узами дружбы, и там обучился «этрусскому письму». Тит Ливий авторитетно добавляет: «Я располагаю текстами, подтверждающими, что в те времена было принято обучать юных римлян этрусскому письму, как в наши дни учат греческому» («Habeo auctores vulgo turn Romanos pueros, sicut nunc Graecis, ita Etruscis litteris erudiri solitos»).
Но что значит «этрусскому письму»? Ясно, что речь не только о том, чтобы выучиться читать и писать по букварям и прописям, как в Марсилиане и Цере. Слово «письмо» означает не только буквы алфавита, но и грамматику и литературу. О какой же литературе идет речь?
Тит Ливий не имел в виду этрусскую дисциплину в собственном значении этого слова. Сравнение с юными римлянами, изучающими греческий язык, задает иное направление мысли: «Как в наши дни учат греческому» — историк явно имеет в виду мальчиков моложе семнадцати лет ( pueri), которые под руководством grammaticus(грамматика) читали Гомера, трагиков и Менандра. В III веке до н. э. Марк Ливий Салинатор привез из Тарента греческого поэта Андроника, чтобы объяснить «Одиссею» своим сыновьям; Эмилий Павел во II веке до н. э., желая дать юному Сципиону Эмилиану лучшее греческое образование, привез из Македонии библиотеку Персея и окружил сына целой командой греческих учителей, грамматистов, риторов, философов, скульпторов, художников и т. д. Даже во времена Тита Ливия изучение латинских поэтов только-толь-ко вошло в программу среднего образования наряду с изучением поэтов Греции. Цицерон читал и говорил на греческом также свободно, как на родном языке. На протяжении многих веков римская культура была двуязычной {701} .
Вот что узнал Тит Ливий из своих источников и что удивило его не меньше нашего. Но он настаивает, убеждая скептиков: «Я располагаю текстами…» — текстами, в которых разныехронисты в один голос доказывают, что прежде чем обратиться к Греции, Рим приобщился к культуре через Этрурию, не имея собственного базиса.
А что в этом шокирующего? Что невероятного в том, что Цере в конце IV века до н. э. являлся для юных Фабиев и Клавдиев интеллектуальной столицей, вполне способной, что бы ни говорил Перикл Дукати, возвыситься над «повседневными заботами материального существования», о чем говорят найденные там памятники и произведения искусства? После падения Вей в 390 году Цере был не только ближайшей к Риму этрусской метрополией, всего в полусотне километров по будущей Аврелиевой дороге. Это был крупнейший очаг эллинской культуры в Центральной Италии, а Рим, через посредство Этрурии, стремился приобщиться именно к ней. Разве не было у Цере своей сокровищницы в Дельфах, словно она была подлинно греческой колонией? Найденные в гробницах предметы показывают, с каким увлечением местные жители собирали лучшие образцы аттической чернофигурной и краснофигурной керамики. Греческие художники даже селились там, чтобы скорее выполнять заказы ненасытных клиентов. Жители Цере с давних времен научились узнавать на вазах — не говоря уже о других привозных предметах — изображения легендарных героев Троянской войны, странствия Одиссея, подвиги Геракла, преступления Атридов, которые были им хорошо знакомы.
По правде говоря, вопрос не в том, любили ли этруски словесность. Если когда-нибудь и существовал некультурный народ, то не для него расписывались гидрии [44] в Цере и фрески в Тарквиниях. В большей мере внушает опасение то, что престиж греческого языка среди этрусков мог оказаться столь велик, что они не смели бы использовать, в свою очередь, для выражения радостей или горестей жизни несовершенную родную речь. Можно представить себе двуязычную этрусскую аристократию, какой потом станет римская знать, сочиняющую свои первые опыты на греческом, приберегая родной язык строго для составления священных книг. Скорее всего, именно так и произошло. Однако некоторые факты заставляют думать, что этруски этим не ограничились.
44
Сосуд для воды.
Фесценнинские гимны и песни
В классическую эпоху еще не окончательно стерлось воспоминание об устной этрусской поэзии. Дионисию Галикарнасскому было известно, что на ежегодном празднике в честь Юноны Куритис в Фалериях хор девушек исполнял в честь богини «гимны, сочиненные их предками» {702} . Но хотя Фалерии и были частью этрусской конфедерации, в этническом и лингвистическом отношении в этом городе смешивались этрусские и италийские элементы, и девушки, возможно, пели на диалекте
Эти три явления, странным образом проявившиеся в одном регионе — в южной излучине Тибра, где протекал древнейший этрусско-латинский осмос, уводят нас в сторону от литературы, пусть даже произведений устного творчества, какие мы ожидали найти. Однако последний пример напоминает нам о другом, лучше подтвержденном и более важном факте, — о той роли, которую сыграли этруски в зарождении италийского фарса. Мы уже говорили о том, какое место на похоронных играх отводилось демонам в масках — дальним прообразам комедии дель арте {706} .
Драматические спектакли
Хотя Ферсу придал решающий импульс развитию ателланы, его театр для нас нем, нам не отыскать его устного выражения, а уж тем более письменного. Зато Варрон называет имя некоего Вольния, «писавшего этрусские трагедии» {707} . Чтобы понять всю ценность этого свидетельства, нужно возвратиться к знаменитой и уже цитировавшейся нами главе из Тита Ливия, в которой рассказывается о прибытии в Рим этрусских танцоров и о зарождении латинского театра {708} . В том 364 году до н. э. в городе свирепствовала чума; испробовав все снадобья, оказавшиеся бессильными, обратились за помощью к религии. Чтобы утишить гнев богов, учредили сценические игры: огромное новшество для народа, знакомого пока только с цирковыми состязаниями. «Лудионов — то есть участников игр ( ludi) — пригласили из Этрурии, чтобы они на свой манер исполнили пляски, не лишенные красоты, но в них не было ни пения, ни жестов, сопровождающих пение». Римская молодежь, уже давно перекидывавшаяся частушками, которые носили название фесценнинских стихов, вздумала подражать этрусским лудионам, добавив к пляскам речевой элемент и подлаживая движения под слова. По ходу игра совершенствовалась: был даже период, когда профессиональные актеры из римлян, «называемые гистрионами, потому что на этрусском языке isterсоответствует понятию „лудион“», разыгрывали «сатиры» (от слова satura— «смесь, всякая всячина»), то есть небольшие представления, в которые входили мимический танец под соответствующую песню и музыкальное сопровождение, задававшее общую тему. Но только в середине III века до н. э., когда в Рим прибыл из Тарента Ливий Андроник, захватив с собой весь репертуар греческих комедий и трагедий, у этих импровизаций появились сюжет, либретто и фиксированный текст.
Вероятно, Тит Ливий заимствовал свою ученую реконструкцию истоков римского театра из «Божественных и человеческих древностей» Варрона {709} : различные факторы в ней разложены по полочкам и преподносятся по очереди, постепенно образуя единый ансамбль. Тут же мы сталкиваемся с очевидной искусственностью этого приема — попытки проследить в этом развитии те же этапы, через которые, судя по «Поэтике» Аристотеля, прошел греческий театр, — и нас призывают не воспринимать все буквально: в жизни все не складывается так просто и упорядоченно. Тит Ливий не без удивления отмечает, что искусство с таким благородным будущим начинало свой путь очень скромно и даже пришло из другой страны, из Этрурии. Кроме того, он сообщает нам этрусское название артистов — isterили hister, которое, превратившись на латыни в «гистрионов», прочно вошло в обиход. Но, по словам историка, первоначально их призвали только ради плясок, в которых их мастерство было бесспорным: haud indecoros motus tusco more dabant— «они на свой манер исполнили пляски, не лишенные красоты». Эта литота немедленно вызывает в памяти великолепных танцоров с древних фресок Тарквиний. Правда, их танцы сопровождала только музыка флейты, они не были связаны с каким-нибудь carmen(напевом), ритмичным речитативом, и напрасно мы ищем певца среди изображенных на фресках музыкантов {710} . Этрусские ludiникогда не выражали движениями чувств, например любви, или действий, например сражения: это, если можно так выразиться, танец в чистом виде, и именно таким его представляют фрески в гробницах Львиц, Леопардов и Триклиния.