Повседневная жизнь Испании Золотого века

Дефурно Марселен

Для складирования товаров, поступавших в Севилью по суше и по морю, столица Андалусии не располагала достаточным количеством складских помещений, поэтому самая разная продукция скапливалась прямо на берегах реки, особенно на Аренале (Песчаном берегу), который тянулся от крепостной стены, окружавшей город, до левого берега Гвадалквивира и выглядел как пестрая постоянно действующая ярмарка, оживленность которой изумляла всех, кто прибывал в Севилью:

Вся Испания, Италия и Франция Обретались здесь на Аренале, Ибо нет лучше места Для бойкой торговли и выгодных сделок. ^{84}

Так писал Лопе де Вега в комедии, которая называлась « Севильский Аренал». Многочисленные литературные произведения воспевали этот «всемирный рынок».

Оживление на реке и ее берегах потому было столь заметным и постоянным, что флотилии, направлявшиеся в Вест-Индию, начинали снаряжать задолго до их отплытия — обычно для этого требовалось от трех до шести месяцев. Огромное количество маленьких парусных суденышек — тартан, баркасов, фелук — сновало среди больших кораблей, чтобы погрузить на них товары, предназначенные для американского рынка, а также провизию, необходимую для питания команды во время плавания, продолжительность которого невозможно было предугадать: сушеное мясо, соленую рыбу, сухари, растительное

масло, вино; не следовало забывать и о боеприпасах для артиллерии галионов. По мере того как трюмы наполнялись, каждый капитан, с помощью торговцев или их доверенных лиц, составлял коносамент ( registro) своего судна, который подвергался проверке со стороны Торговой палаты. Когда загрузка заканчивалась, служащие Палаты поднимались на борт, чтобы проверить соответствие «регистра» и реального груза, а уполномоченные инквизиции проверяли, не было ли на борту литературы, запрещенной Святой службой.

Наконец наступал день отплытия. Все население Севильи собиралось на берегу реки, чтобы увидеть, как надуются паруса и суда, которые вместе с грузом везли надежду на крупную прибыль от продаж, медленно тронутся и поплывут в открытое море. Теперь надо было ждать возвращения. Ожидание было долгим: обычно больше года проходило от того момента, когда флотилия отправлялась в открытое море, и счастливой минутой, когда она причаливала к берегам Испании. Ожидание было тревожным, поскольку часто на борт корабля торговцы грузили целые состояния. Потеря одного из кораблей означала не только разорение самого собственника груза, но и его заимодавцев и поручителей. Что бывало в случае, когда вся эскадра становилась жертвой ненастья или пиратов? Вся Севилья страдала от последствий катастрофы. ^{85} Поэтому по мере того как приближалась дата предполагаемого возвращения, город охватывала лихорадка. Напряжение достигало своей высшей точки, когда на Гвадалквивире появлялся «вестник» ( aviso) — быстрый парусник, который флотилия посылала вперед, чтобы возвестить о своем скором прибытии. Но между этой вестью и появлением флотилии у побережья могли пройти дни и даже недели. Какая тревога охватывала ожидающих! В церквях служили молебны, чтобы суда избежали грозящих им опасностей и благополучно прибыли в порт. Наконец доносились сигналы, свидетельствовавшие о прибытии флотилии, но на этом опасности для нее не заканчивались. Английские корсары иногда устраивали засады в непосредственной близости от берега: разве не они в 1596 году совершили грабительское нападение на порт Кадис? И даже когда уже казалось, что все в безопасности, надежды, вместе с кораблями, могли быть разбиты на самом входе в русло Гвадалквивира, где находился труднопреодолимый порог. Иногда всего умения лоцманов, специализировавшихся на проведении судов через этот порог, не хватало для того, чтобы избежать кораблекрушения, «и можно считать очень удачным год, — говорил один из членов магистрата Хереса, — если мы не потеряли на этом пороге трех-четырех кораблей». ^{86}

Можно себе представить, какую бурю радости вызывало прибытие флотилии к стенам Севильи. Благодарственные молебны и народное ликование дополнялись залпами, раздававшимися с галионов. Затем, после того как служащие Торговой палаты выполняли формальности по проверке содержимого трюмов, начиналась разгрузка кораблей. Толпы грузчиков, а также пикаро, которых привлекала сюда не только возможность заработать несколько реалов, но и надежда стянуть что-нибудь по мелочи, нанимались, чтобы перетащить с кораблей до Аренала или до Таможни товары, привезенные из Америки: кожи и шкуры, кошениль, сахар, какао. Но больше всего все — и особенно королевские чиновники — желали знать, сколько золота и серебра привезено на галионах, ибо драгоценные металлы вверялись не торговым суднам, а военным кораблям. «Поразительная вещь, какой не увидишь ни в одном другом порту, — писал современник той эпохи, — наблюдать, как телеги, запряженные четырьмя быками, везут неслыханные богатства — слитки золота и серебра из Америки — вдоль Гвадалквивира в Королевское отделение Торговой палаты». ^{87} Иногда казалось, что все сказочные сокровища Перу излились на город: «22 марта 1595 года к причалам реки в Севилье прибыли корабли с серебром из Америки; их начали разгружать и в Торговую палату было доставлено 332 телеги с серебром, золотом и самым ценным жемчугом. 8 апреля с флагмана сгрузили 103 телеги серебра и золота, а 23 мая по суше доставили 583 груза серебра, золота и жемчуга из Португалии. Эти сокровища были на судне, которое шторм занес к берегам Лиссабона. Впечатляющее зрелище: в течение шести дней грузы с этого корабля провозили через порт Трианы. В этом году можно было увидеть несметные сокровища, которые едва ли когда-либо кто-нибудь видел в Торговой палате, поскольку там скопились ценности, привезенные тремя флотилиями. Поскольку все они не помещались в хранилищах Палаты, многочисленные слитки и ящики, полные драгоценных металлов, стояли прямо в коридорах…» ^{88} Этот случай, конечно, был исключительным, но и в обычные дни Таможня являла собой не менее впечатляющее зрелище «с неисчерпаемым, переливающим через край изобилием, непрерывно поступавшим из Америки: серебро, золотые слитки, кошениль, древесина и другие товары, для которых этот город и это здание стали местом хранения». ^{89}

Конечно же, эти несметные богатства не накапливались в Севилье. Те же самые корабли, которые привозили товары, предназначенные для Америки, увозили большую часть поступивших из нее грузов. Среди тех, кто с нетерпением ожидал возвращения флотилий, были многочисленные иностранные торговцы или торговцы иноземного происхождения. Генуэзцы, которые с конца Средних веков играли важную роль в морских перевозках Севильи, и в начале XVII века сохраняли свое привилегированное положение; многие из них, впрочем, были связаны узами брака с испанскими семьями, что обеспечивало им гражданство и позволяло им напрямую участвовать в торговле с американскими колониями. Хотя иностранцы, даже те из них, кто долгое время жил на территории Испании, не допускались к торговле с Новым Светом, различные уловки, с которыми фактически мирились испанские власти, позволяли обходить этот запрет. Крупные иностранные торговые дома действовали в Севилье через посредников — своих поверенных (коммерческих агентов), имевших испанское гражданство, которые от их лица покупали и перепродавали товары, полученные из Америки и других мест; другие иностранные торговцы, обосновавшись в самой Севилье, торговали благодаря «взятым напрокат» именам испанцев, с помощью которых они составляли все официальные документы ( registros, квитанции и проч.). Это позволяло им грузить свой товар на корабли флотилий. Некоторые французы представлялись жителями Валлонии или Франш-Конте, то есть подданными короля Испании, что приравнивало их к испанцам.

Для всех торговцев, какой бы национальности они ни были, существовала одна серьезная проблема: вступить во владение серебром, вырученным от продажи их товаров в испанских колониях и привезенным галионами. Дело в том, что они не могли свободно распоряжаться им. Слитки драгоценных металлов в обязательном порядке поступали на королевский Монетный двор, где из них чеканились монеты, за что взимался налог, существенно снижавший реальную прибыль торговца. Еще хуже было то, что постоянные финансовые затруднения государства порой вынуждали короля просто-напросто отбирать серебро, принадлежавшее частным владельцам, возмещая им ущерб либо монетами из биллона по очень низкому по отношению к реальной стоимости драгоценных металлов курсу, либо ценными бумагами ( juros),

увеличение числа которых повлекло за собой нараставшую инфляцию. Для иностранных торговцев проблема еще более осложнилась, когда власти запретили вывозить серебро из страны. В порту Севильи осуществлялся строгий контроль за тем, чтобы монеты, отчеканенные на королевском Монетном дворе, не попадали на корабли, отплывавшие в другие портовые города Европы. Именно поэтому иностранные коммерсанты или их представители старались, прибегая к всевозможным хитростям, уклониться от многочисленных проверок, осуществлявшихся королевскими чиновниками. Сговариваясь с испанскими капитанами, они тайно перегружали с корабля на корабль все принадлежавшее им серебро или хотя бы его часть. «Многие торговцы, — сообщает Брюнель, — вовсе не регистрируют (при отплытии из Америки, где формальности такие же, как в Севилье) ни золото, ни серебро, и таким образом незаконно лишают короля того дохода, который ему причитается. Несмотря на то, что это обходится им дороже, они предпочитают вступать в сговор с капитанами, нежели рисковать не получить ничего, кроме красивых слов. Прежде чем флотилия прибывает в Кадис, ее в этом порту или Сен-Лукаре уже поджидают голландские или английские суда; как только поступает известие о ее прибытии, они отправляются ей навстречу и прямо с борта на борт перегружают с кораблей подкупленных капитанов то, что было привезено для них, и переправляют полученное в Англию или Голландию или в какую-то другую страну, так что этот груз даже не доходит до портов Испании. Даже севильские торговцы отправляют на этих кораблях свое серебро в другие страны, где они могли бы свободно им владеть, не опасаясь, что его отнимут». ^{90} Свидетельство Брюнеля относится к более позднему времени (1655), но уже веком раньше один испанский доминиканец, Фрей Томас дель Меркадо, сокрушался по поводу того, что «несмотря на все распоряжения и строгость, с которой они выполнялись, иностранцы воруют у нашей страны золото и серебро и обогащают ими свои страны, прибегая для этой цели к многочисленным уловкам и обманам». ^{91}

Тем не менее, даже если это серебро только проходило через Севилью, его движения, торгового оборота, который осуществлялся с его помощью, было достаточно, чтобы поддерживать коммерческую деятельность и высокий уровень жизни, который отличал город на Гвадалквивире от всех других городов королевства. Аренал, расположенный «за стенами» города на берегу реки, был, благодаря транспортировке товаров, весьма оживленным местом, но центром торговых сделок являлось самое сердце старого города. До конца XVI века все, кто участвовал в большой коммерции — торговцы, комиссионеры, судовладельцы, банкиры, — собирались на ступенях ( gradas), по которым можно было попасть в «сад апельсиновых деревьев», оставшийся от бывшей мечети и примыкавший с северной стороны к кафедральному собору. Там говорили о золоте, серебре, процентах ссуды; там прикидывали, какой спрос на товары может быть на колониальном рынке; там же жадно ждали новостей из других важных для коммерции мест Европы, деятельность которых отражалась на торговле Севильи. Но ступени, «каждая из которых стоила больше, чем все золото мира», как сказал севильский поэт, ^{92} были слишком узки для теснившейся на них толпы, и «апельсиновый сад», в который входили через дверь, выполненную в мудехарском стиле, над которой возвышался барельеф, изображавший — точно в насмешку — Иисуса, изгоняющего торговцев из храма, переживал нашествие деловых людей, которые в плохую погоду укрывались в нефах собора, чтобы продолжить свои переговоры и пустую болтовню. Именно в ответ на протесты архиепископа и капитула было принято решение о строительстве Торговой биржи ( Lonja de mercaderes), которая открылась для коммерции в 1598 году; чтобы не слишком менять привычки торговцев, она была построена поблизости от собора, с южной стороны, и ее даже окружили ступенями ( gradas), которые, несмотря на наличие просторных залов в новом здании, продолжали оставаться излюбленным местом встреч для делового мира. ^{93}

На соседних улицах теснились лавочки, изобиловавшие товарами, разнообразие которых напоминало обо всех странах, из которых суда поднимались по Гвадалквивиру. «Это чудо, — писал Моргадо, житель Севильи, в „Истории“ города, опубликованной в 1587 году, — видеть богатства, в изобилии имеющиеся в лавках на улицах Севильи, где живут торговцы из Фландрии, Греции, Генуи, Франции, Италии, Англии и других северных регионов, а также из португальских колоний; а еще смотреть на огромные богатства, которые таит в себе Алькаисерия — золото, серебро, жемчуг, хрусталь, драгоценные камни, финифть, кораллы, парчу, дорогие ткани и все виды шелка и самого тонкого сукна. Эта Алькаисерия — городской квартал, наполненный лавочками и мастерскими серебряных дел мастеров, ювелиров, скульпторов, торговцев шелком и полотном, несметные сокровища которых находятся под защитой специального алькальда и достаточного количества охранников, которые сторожат все это по ночам и запирают двери на ключ». ^{94} Улица франков (или французов) специализировалась на продаже модных товаров, «здесь можно было найти хрусталь, украшения, румяна, духи и все, что только было придумано женщинами, чтобы себя украсить»; предметы домашнего обихода продавались на улицах Кастро и Сьерпес, где располагались мастерские, в которых работали ремесленники: столяры, плотники, кузнецы, мастера по оружию, вышивальщики и проч.

* * *

О процветании города свидетельствовал и рост населения, которое удвоилось за вторую половину XVI века и достигло 150 тысяч жителей. Таким образом, Севилья вышла на первое место среди городов Испании, поскольку население Мадрида не превышало 100 тысяч. По своему составу население Севильи значительно отличалось от жителей столицы и других городов Кастилии. Мелкого дворянства — идальго, более богатого гордостью, нежели доходами, в Андалусии почти не было. Зато там можно было встретить очень знатные семьи, у которых зачастую имелись собственные дворцы в Севилье, но которые получали свой основной доход от огромных земельных владений, располагавшихся на обширной долине нижнего течения Гвадалквивира. Некоторые из них, обеднев вследствие уменьшения земельной ренты, пытались влиться в деловой мир и «из жадности или нужды в деньгах опускались если не до занятия торговлей, то по крайней мере до породнения с торговцами». ^{95} Но характерным для Севильи классом была торговая буржуазия, открытая духу предпринимательства, которой оптовая заморская торговля давала широкие возможности для обогащения. Однако и она не была полностью свободна от предрассудка благородства, свойственного всей Испании и пробуждавшего во многих торговцах желание вскарабкаться по социальной лестнице, купив себе дворянский титул или же официальную должность, такую, как членство в муниципальном магистрате, уравнивавшее бывшего купца с дворянами.

Этим объяснялся и тот факт, что в Севилье не сформировался солидный и устойчивый класс богатой торговой буржуазии, сопоставимый с тем, который можно было встретить в крупных коммерческих центрах той эпохи, и то, что иностранцы смогли занять такое важное место в экономической жизни города. Наряду с генуэзскими семьями, отдельные из которых издавна обосновались в Испании, встречались фламандцы и португальцы — те и другие являлись подданными короля Испании; португальцы, которых подозревали в принадлежности к маранам, имели дурную репутацию. Французы также не пользовались большим уважением и до середины XVII века играли лишь второстепенную роль в большой коммерции. Зато было много таких, кто, соблазнившись высокими ценами на ремесленные изделия и большими заработками, обосновывался в Испании в качестве ремесленников или лавочников, как, например, Пьер Папен, продавец игральных карт, о котором рассказывается в комедии Сервантеса «Блаженный прощелыга»: