Повседневная жизнь Испании Золотого века
Шрифт:
Вторая половина XVI века и начало следующего столетия были отмечены усилением могущества Церкви и, как следствие, резким увеличением количества священнослужителей, сосредоточивших в своих руках земельные богатства, приносившие значительные доходы. В ряду важнейших причин, побуждавших многих испанцев становиться священниками или монахами, следует назвать то усердие, с которым проводилась католическая реформа, отразившаяся как на мировоззрении, так и на поступках испанцев. Учреждение новых орденов, среди которых был орден иезуитов, и реформирование старых орденов, таких, как орден кармелитов или орден августинцев, способствовали привлечению лучших людей к монастырской жизни. Но были и другие причины, по которым представители всех классов посвящали себя служению Богу: младшим детям из дворянских семей ( segudones), которых система «майората» лишала отцовского наследства, Церковь предлагала быстрый взлет карьеры, обеспечивавшийся их знатным происхождением; для лиц простого звания вступление в один из духовных орденов было единственным средством подняться по социальной
Согласно жалобам, переданным королю кортесами в 1625 году, Испания насчитывала девять тысяч мужских монастырей (во многих из которых, правда, обитало малое количество монахов), а число женских монастырей было наверняка не меньше. Добавив к числу монахов и монахинь представителей белого духовенства, можно насчитать минимум двести тысяч лиц духовного звания (при том, что население страны составляло около восьми миллионов). Не только кортесы, представлявшие городскую буржуазию, протестовали против чрезмерного роста количества священнослужителей, в котором они видели причину снижения экономической активности; даже в самой среде духовенства раздавались голоса, призывавшие положить этому предел. В своем произведении « Сохранение монархий» (1626) отец Наваррет выражает мнение, что следует «попросить Папу ужесточить контроль за учреждением новых монастырей, чтобы они не возникали в таком количестве», ссылаясь на то, что «с увеличением числа орденов и монастырей неизбежно возрастает бремя, гнетущее тружеников».
Еще более значительным, чем численный рост монашества, было связанное с ним неуклонное возрастание церковных владений. К земельному наследству, доставшемуся от Средних веков и составлявшему существенную долю испанской земли, прибавлялись земли, подаренные монастырям, переданные по завещаниям или в качестве вклада богатых девиц, постригавшихся в монахини, земельные владения «капелланств» и богоугодных заведений, создававшихся отдельными семействами, желавшими обеспечить своим детям и их потомкам, принимавшим духовное звание, доходы с этих земель, и, наконец, земли, купленные самими религиозными общинами. «Когда крестьянин вынужден продать часть своего наследства, — пишет автор XVII века, — он не найдет другого покупателя, кроме религиозной общины». {121}
Какова же была величина дохода, который получало духовенство с этих владений и к которому следует еще добавить доходы с десятины? Есть основания полагать, что он составлял треть всех земельных доходов Испании. Именно количество монахов и богатство испанских церквей было тем, что больше всего изумляло иностранных путешественников. Находясь в Вальядолиде (в то время столице королевства), духовник французского короля Бартелеми Жоли отмечал, что церкви там построены хуже, чем во Франции, но «превосходят французские по богатству картин в золоченых рамах, великолепных ковчегов, икон и церковного облачения». Восхищаясь крестами, чашами, дароносицами, украшенными драгоценными камнями за счет прихожан, приносящих Богу свои пожертвования, он в заключение высказал мысль, в которой сквозила некоторая зависть: «Прибавьте сюда роскошь этой нации, елейной и блестящей внешне, дорожащей репутацией раздающего направо и налево, очень приверженной, чтобы ничего своего не отдавать, делу Церкви». Эта любовь к Церкви отразилась также на материальных условиях жизни священнослужителей, «которые живут довольно обеспеченно», и создала вокруг них атмосферу глубокого уважения: «Именно в этой стране монахи чувствуют себя лучше всего; их повсюду почтительно, с уважением величают „падре“, везде они желанные гости, везде им рады». {122}
В описании Вальядолида того времени, сделанном португальцем Пинхейро, мы читаем: «Монастыри сами могли бы составить довольно крупный город, и я удивляюсь, как Вальядолид способен заключать в себе столько монастырей и церквей. Один только монастырь францисканцев с двумя сотнями монахов занимает половину города». Еще более поразительное впечатление производил Толедо, архиепископ которого, будучи примасом Испании, являлся к тому же хозяином более 700 населенных пунктов, и капитул которого получал огромные доходы. «Город достаточно большой, — писал поляк Ян Собеский, посетивший Толедо в 1611 году, — в нем такое количество монастырей, монахов и монахинь, что ни в какой другой части Испании, да и всего христианского мира, столько не найти; кажется, что весь город и состоит из монастырей и церквей… Кафедральный собор очень красив и величав, а его сокровищница, даже не считая золотых ковчегов, драгоценных камней и украшений, настолько богата, что, по-моему, нет другой такой в мире». {123}
Оборотной стороной богатства испанской Церкви было известное падение нравов, которому способствовал и порядок рекрутирования высшего духовенства. На высшие церковные
На низших ступенях церковной иерархии хотя и попадались образцовые священники, однако приток в ряды священнослужителей людей, не имевших к этому призвания, объясняет весьма посредственный уровень нравственности многих из них. Обычным делом было сожительство священника с конкубиной и рождение от нее детей, и остается лишь удивляться той снисходительности, с какой инквизиция относилась к этим представителям духовенства.
Именно в среде черного духовенства были ярче всего видны контрасты между самыми высокими духовными ценностями и падением уровня дисциплины и нравов. Дух реформы XVI века был жив не только среди иезуитов, обретавшихся в миру и оказывавших на него все возраставшее влияние, но и в некоторых монашеских орденах созерцательного толка, таких, как реформированный орден августинцев, членом которого был святой Хуан де ла Крус, или реформированный орден кармелитов, который остался верен традициям святой Терезы Авильской, ее духовности, в равной мере близкой как небу, так и земле.
Но женские монастыри зачастую были — как и во Франции того времени — прибежищем для знатных дам, которые проводили в них старость или, оставшись без мужа, доживали свой век, или приютом для девиц благородного происхождения, которых, не спрашивая их желания, семья помещала в монастырь. Все это послужило причиной появления « Памятной записки», адресованной в 1574 году Филиппу II одним из монахов-доминиканцев, протестовавшим против проекта продажи церковного имущества с целью пополнения государственной казны, поскольку это «больно ударит по монахиням, составляющим весьма значительную часть дворянства Испании», ибо «знатные сеньоры и все известные люди, которые могут выдать замуж лишь одну дочь из четырех или шести, потому что требуется слишком большое приданое для каждой из них, не имеют другого выхода, кроме как поместить сестер в монастырь; основатели монастырей именно с этой цельюстарались обеспечить их, чтобы бедность не толкнула девушек на путь зла, вынудив жить в отчаянии и недовольстве. Для того чтобы они имели постоянную ренту и с нее получали налоги, они давали им земли и слуг». {124} В подобных условиях монахини, вполне естественно, считали себя еще живущими в миру, из которого их вытолкнула лишь необходимость, и потому старались не отказывать себе в удовольствиях.
Два частных женских монастыря, относившихся к духовно-рыцарским орденам Калатрава и Сант-Яго и получивших от них свои названия, принимали только женщин дворянского происхождения и были известны тем, что их обитательницы вели весьма обеспеченную, даже роскошную жизнь. Мадам д’Ольнуа писала в конце века о монашках из Сант-Яго: «Обитель этих дам прекрасна; все, кто приходит их навещать, входят туда без труда; обстановка у них не хуже, чем была бы в миру. Они получают очень большое содержание, и у каждой есть три-четыре служанки».
Так что жизнь, которую вели в этих светских монастырях, была весьма далека от отрешенности и покаяния: их приемные часто посещались многочисленными визитерами обоих полов; там проводились праздники, устраивались театральные представления и поэтико-теологические состязания (по образцу литературных турниров, которые были тогда в большой моде во всей Испании), темы которых были порой весьма «смелыми»: «Что в любви более ценно — предвкушение или обладание?..»
Подобное отклонение находит если не оправдание, то, во всяком случае, объяснение в языке мистической литературы, где, в подражание « Песни песней», божественная любовь объясняется в терминах, сравнениях и метафорах, заимствованных из форм самой что ни на есть земной любви. Этим же объясняется и еще более примечательное явление: «ухаживание за монашками» ( galanteo de monjas), феномен, который мог бы показаться невероятным, если бы не находил огромного количества свидетельств в литературных текстах. Быть «ухажером монашки» ( galan de monjas) означало считать себя рыцарем, служившим Дульсинее, заключенной в стенах монастыря, дать ей понять, хотя бы жестом или взглядом, какую страсть она разожгла, стараться увидеть ее издалека, за решеткой хора в монастырской церкви или за решеткой окна ее кельи, посвящать ей, если наделен поэтическим даром, стихи, которые какая-нибудь из сестер-привратниц, посвященная в тайну, передаст ей, и, наконец, по возможности найти предлог увидеться с ней в приемной и обменяться несколькими любовными фразами. Вовсе не будучи шокированными этой игрой, многие монашки с готовностью предавались ей, и иметь «кавалера» для монашки стало почти столь же естественным, как для девушки, остающейся в миру, иметь жениха. {125}