Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне
Шрифт:
Блины обыкновенные
Взяв фунт с четвертью крупитчатой муки и три четверти фунта гречневой, размешать в полутора стаканах теплой воды четыре золотника дрожжей, вылить на треть приготовленной мучной смеси. Поместив опару под полотенцем на сотейник с горячей водой, дают тесту подняться, через полчаса досыпают остальную муку, взбивают тесто лопаточкой, дают еще раз подняться, часа через три разводят его четырьмя стаканами теплого молока в соединении с тремя цельными яйцами, столовой ложкой соли и чайной ложкой сахара, а еще полчаса спустя начинают печь блины.
Блины пшеничные
Четыре стакана пшеничной муки ставятся с тремя стаканами теплого молока и двумя
Пасха — самый торжественный праздник, праздник праздников, символизирующий победу над смертью. В этот день солнце сияло на небе, люди веселились, водили хороводы, радуясь жизни. Этот праздник ассоциировался для Толстого со старым воспитателем Карлом
Ивановичем, весьма своеобразно понимавшим смысл христосования и дарения яиц: «Hast du was, so kriegst du was, hast du nichts, so kriegst du nichts» («Если у тебя что- i шбудь есть, то ты что-нибудь получишь, если нет у тебя ничего — не получишь ничего». — Н. #.).
Яснополянские крестьяне понимали этот священный праздник по-своему и с семи часов утра, услышав благовест с ветхой колокольни, собирались у Николо- Кочаковской церкви (Толстого в ней крестили 29 августа 1828 года, и он являлся ее прихожанином). «…Пестрые толпы народа по проселочным дорогам и сырым тропинкам… приближались к церкви. Пономарь перестал звонить и, вперив старческий, равнодушный взор в пестрые группы баб, детей, стариков, столпившихся на кладбище и паперти, присел на заросшую могилку». Несомненно, поэтическое описание радостной пасхальной заутрени в деревенской церкви в романе «Воскресение» было навеяно автору детскими впечатлениями: «Золотой иконостас горел свечами, со всех сторон окружавшими обвитые золотом большие свечи. Паникадило было уставлено свечами, с клиросов слышались развеселые напевы добровольцев-певчих с ревущими басами и тонкими дискантами мальчиков…
Все было празднично, торжественно, весело и прекрасно: и священники в светлых серебристых с золотыми крестами ризах, и дьякон, и дьячки в праздничных серебристых и золотых стихарях, и нарядные добровольные певчие с масляными волосами, и веселые плясовые напевы праздничных песен, и непрестанное благословение народа священниками тройными, убранными цветами свечами, с все повторяемыми возгласами: "Христос воскресе!"… Все было прекрасно».
Заутреня с зажженными свечами, яркими шафранными яйцами и благостными напевами: «Пасха Господня, радуйтесь, люди!» — этот великий день вызывал у писателя благостные чувства. Светлая ночь Христова воскресенья, ее особая атмосфера вдохновили его на описание зенита любви его героини, любви, измеряемой одним мигом, самым поэтичным, когда стоишь «на пороге» этого чувства.
Через 50 дней после Пасхи праздновали Троицын
день. К этому времени семья Кузминских обычно уже переезжала в Ясную Поляну, и от этого становилось еще веселее. Все были нарядными, готовился общий парадный обед. Непременно приходили деревенские бабы и ребята с гармошками. Собиралась огромная толпа, все пели и плясали. «Явилась торговка с пряниками, жамками, дешевыми конфетами и неизбежными подсолнечными семечками. Мы все почти скупили у нее и раздали детям крестьянским, — вспоминала празднование Троицы Софья Андреевна. — Потом вся толпа и наши дети отправились в лес. Красиво разбрелись эти яркие, пестрые фигуры, на которых преобладал красный цвет, — на зеленом фоне леса. Свивали из березовых веток венки и надевали их на головы. Наплели венков и нашим детям и добродушно надевали им на головы. Через некоторое время вся толпа с свежими зелеными венками двинулась в обратный путь. Опять подошли
Какое объяснение дать этому ежегодному языческому обряду, я никогда понять не могла, и мне в нем чувствовалось что-то фальшивое, нерадостное. Но дети и прислуга любили это ежегодное празднество Троицына дня, и потому я и не препятствовала ему».
В этот день яснополянские девушки спрашивали кукушек, сколько им еще оставаться в родительском доме. На Троицу пекли пироги с вареньем, караваи на меду с орехами, так называемые кругляки из сдобного теста, символизирующие солнце, потчевали друг друга мясом, завернутым в листья капусты или щавеля.
В Ясной Поляне умели создавать праздничную атмосферу: устраивали домашние спектакли, балы, званые вечера. В разнообразных развлекательных формах отдыха отражались не только бытовые и психологичес
кие реалии времени, но и бессознательно-творческие импульсы Толстого. У Льва Николаевича был настоящий артистический дар, доставшийся ему от матери, Марии Николаевны. Она увлекалась театром и сумела (формировать вокруг себя дружеское общество, устав которого вывесила «на стенке», — в нем говорилось о любви к ближним, к умеренной жизни и отрицании самолюбья, претензий и спеси».
Царица здесь — свобода, Закон — рассудок здрав. Отставлена здесь мода, Без ней здесь тьма забав. Здесь чтение, беседа, Музыка, биллиард, То песенка пропета, А иногда — театр.
У ее «лучезарного» сына артистический дар проявлялся в его импровизациях, объединяющих исполнителя со зрителем чувством радости, которое он так высоко ценил в святочных представлениях ряженых.
Толстого вряд ли можно назвать заядлым театралом. Однако его игра в студенческом спектакле «Предложение жениха» заслужила благосклонный отзыв критиков. Рецензент отмечал, что жених в его исполнении вышел чрезвычайно наивным.
Поиск Толстым более свободной и глубокой формы самовыражения выразился в одноактной шуточной «опере», сочиненной им на рубеже 1850—1860-х годов для домашнего спектакля. Сценарий представлял собой вполне тривиальную интригу любовного треугольника: рыцарь, его жена и соперник, убитый на дуэли. Аккомпанировал артистам сам автор «оперы». Таня Берс, исполнительница главной роли, вспоминала: «Выход был за мной в роли Клотильды, в средневековом, наскоро импровизированном костюме. Я немного приготовила себе слова из романсов, мне знакомых. Я робела. Мы вышли вдвоем с Клавдией — она в качестве моей подруги. Пропели дуэт известный нам на голос романса:
Люди добрые, внемлите Печали сердца моего…».
Подруга вскоре ушла, а Таня, согласно импровизации Льва Николаевича, «одна уже перешла в allegro» и жестами старалась подражать своей учительнице пения. Потом вошел рыцарь, который объяснился ей в любви. Она отвергла его речитативом. Все шло своим чередом, пока автор громко не заиграл в басу. Дверь отворилась, и на пороге появился грозный муж которого изображала фрейлина Безэ, одетая в охотничьи шаровары, с красной мантией через плечо, с приклеенными баками. Фрейлина грозно пела басом, подбирая немецкие слова и наступая на рыцаря. На голове у нее была шляпа с пером, брови подрисованы, в общем, ее невозможно было узнать. Все было комично. Сам автор «оперы» трясся от хохота, пригибаясь к роялю и выделывая на нем громкие рулады. Смех Льва Николаевича заразил всех. А он доигрывал финал, приговаривая: «Ох, Боже мой, давно так не смеялся».