Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы
Шрифт:
В середине двадцатых годов, после голода, скудных пайков, осьмушек хлеба, открытие пивных, наверное, принесло великую радость. И пусть хозяева разбавляли пиво водой, сливали в пустые бутылки недопитое пиво из кружек и выдавали его за свежее, люди этого не хотели замечать. Появилась частушка:
Ленинград город большой, В каждом доме по пивной. «Красная Бавария» — Все для пролетария.«Красную Баварию» вполне можно было заменить на завод имени Бадаева, а Ленинград на Москву: в ней тоже, почти на каждой улице, появились пивные, в которые трудящихся приглашали вывески и газетные объявления. Например, о пивной в доме 1 по Большому Сухаревскому переулку, что между улицами Сретенка и Трубная, можно было прочесть следующее: «Пиво подается в холодном и теплом виде с роскошной бесплатной закуской. С шести часов вечера выступают артисты». Было это объявление опубликовано в 1922 году. Воспоминаний о пивной в Большом Сухаревском переулке и о «роскошной закуске»,
Кабацкую Москву тех лет запечатлели в своих произведениях не только газетчики и заезжие иностранцы, но также писатели и поэты. Илья Эренбург, например, в романе «Рвач» сделал это так: «…Михаил зашел в пивную, в маленькую вонючую пивную Смоленского рынка, где плотность щей, аромат воблы, кислая муть пива и все звуки: сморканье (пальцами), вечная агония шарманки, икота, брань — говорили об устойчивости скуки. Такие учреждения впитывают всех несчастливцев, душегубов или же пачкунов, людей жадных до чужой судьбы, слюнтяев, романтических «котов», пьяных метафизиков, трогательную сволочь, которой немало в нашей столице. Другая здесь Москва, не та, что ходит на митинги и к Мейерхольду. Шарлатанство здесь доходит до чудотворства, а в домостроевской грубости, среди тухлых сельдей и казанского мыла, любой мордобой принимает видимость сложнейшего психологического акта. Здесь что ни хам, что ни плаксивая шлюха, — то Достоевский в переплете, уникумы, герои, кишащие, как снетки. Растравленная, расчесанная душа подается и просто, и с закуской, с гарниром, под пиво или под самогон». Одним словом, «снова пьют здесь, дерутся и плачут». Так мрачно описать пивную, наверное, мог человек, ничего не понимающий в задушевной пьяной беседе и предпочитающий ей мурлыканье за столиком парижской «Ротонды».
Дошли до нас и простые дневниковые записи писателей о пивных тех лет, не искажающие реальность в угоду красивому слогу.
Корней Иванович Чуковский в 1927 году сделал такую запись: «…останавливаюсь у кабаков (пивных), которых развелось множество. Изо всех пивных рваные люди, измызганные и несчастные, идут, ругаясь и падая. Иногда кажется, что пьяных в городе больше, чем трезвых…» Как все-таки страшно увидеть себя со стороны. А ведь люди, наверное, считали свое положение нормальным. И пивка можно попить, и закусить горошком или соленой сушкой, и на бильярде поиграть, и музыку послушать.
В некоторых пивных можно было прочитать на стене: «Пейте пиво, господа, — пиво лучше, чем вода». В получении пива в пивных никто не ограничивался, даже самые пьяные. Здесь можно было встретить и женщин, и даже детей. Частные пивные открывались в пять утра и поили посетителей до семи вечера, остальные — с семи до одиннадцати вечера. Когда пиво кончалось, заведение закрывалось раньше. В день пивная продавала до ста десяти ведер пива. Это примерно четверть ведра на каждого посетителя. Когда социологи попытались выяснить, почему люди пивную предпочитают клубу, выяснилось, что в клубе «стеснительно», а в пивной можно шуметь, пить, петь, браниться. В пивной свобода — не то что в клубе.
Значительным событием в жизни Москвы стала продажа сорокаградусной водки после нескольких лет «сухого» закона, когда только в аптеке, по рецепту врача, можно было получить 100 граммов спирта или коньяка. Этот закон, конечно, способствовал протрезвлению российского общества, но пьянства не искоренил. Люди не только гнали самогон, они пили политуру и прочую гадость. В июне 1924 года, как сообщала газета «Беднота», крестьянин Сергеев выпил шесть бутылок политуры и помер, и это был не единственный случай. Кроме того, государству нужны были деньги, а водочная монополия сулила ему большую прибыль. Короче говоря, 4 октября 1925 года, в воскресенье, у магазинов, торгующих спиртным, выстроились очереди, кое-где по триста-четыреста человек. Каждый магазин продавал в среднем по две тысячи бутылок в день. В первый день в магазинах была раскуплена не только водка, но и закуска. Вскоре появилась новая, лучше очищенная горькая водка «Винторга» в бутылках с белой головкой (сургуч, обливший горлышко, на этих бутылках был окрашен в белый цвет). Водка продавалась как в обычных бутылках, так и в четвертинках («мерзавчиках»). За один день Москва выпивала четыре тысячи ведер водки. Это, конечно, привело к тому, что больницы и отделения милиции были забиты пьяными (вытрезвителей тогда еще не существовало). Водку пили дома, на улице, в пивной. Водка, конечно, не пиво. Бисмарк сказал как-то, что от пива человек становится глупым и ленивым. Да, пиво расслабляет и даже настраивает человека на философский лад. Водка же действует как «озверин», она злобных делает агрессивными, похотливых — жестокими, слабых убивает. В пивных полюбили мешать пиво с водкой. Времена долгих, неторопливых бесед, несвязного бормотания, нестройного пения стали отходить в прошлое.
Случались в пивных и драматические происшествия. Предыстория одного из них такова. Жил в Москве Федя Шустов. В 1918 году, когда ему исполнилось пятнадцать лет, вступил в комсомол, а в 1925 году — в партию. И все было хорошо, но в 1929 году вскрылись какие-то недостатки в его классовом происхождении, и Шустова исключили из партии «за обман». В те времена сокрытие классового происхождения, службы у белых и прочих изъянов в биографии строго каралось. Могли отдать под суд за то, что в графе о социальном происхождении вместо «из дворян» укажешь «из служащих». Жизнь заставляла
В другой московской пивной с голубоглазым названием «Василек», находившейся в доме 8 по Большой Спасской улице, на углу Докучаева переулка, 26 августа 1923 года, в воскресенье, произошло следующее. Днем в нее вошел бледный, плохо одетый молодой человек лет двадцати, Всеволод Полуэктов. На днях его освободили из Бутырской тюрьмы, куда он попал за кражу. Он не был вором. На кражу его толкнула нужда. Бабушка, мать и сестра голодали. Работы не было. Пока он находился в тюрьме, бабушка умерла, а мать и сестра стали нищенствовать. Всеволод понял, что помочь им он не в силах. Вор из него не получился. Дома хранился пистолет отца. Он взял его и вышел на улицу, зашел в пивную. В пивной подошел к гармонисту и попросил его сыграть романс «У камина». Сел за столик и, опустив голову, слушал. На пиво денег не было. Гармонь тоскливо выводила мелодию, и он вспоминал слова: «Ты сидишь одиноко и смотришь с тоской, как печально камин догорает…» Когда гармонист дошел до того места, где звучало: «Подожди еще миг, и не будет огней, что тебя так ласкали и грели», — раздался выстрел. Юноша упал на заплеванный пол, из его виска вытекала кровь. Потом в кармане его пиджака нашли записку: «Хотелось бы описать переживания перед смертью. Чем так жить и так мучиться, лучше умереть». Могила Полуэктова не сохранилась.
Что бы ни происходило в пивных, течения жизни в них оно не останавливало. Выносили пьяных, убирали трупы, выставляли хулиганов, а народ продолжал пить пиво и вести нескончаемые разговоры. Были пивные, где играли на бильярде. Например, в «Украинской новой Баварии» на Воронцовской улице в доме 42, в кооперативных пивных на Маросейке, 6/8, Солянке, 27, в частных пивных: «Большой Московской» на Лубянке, 31, «Медведь» в доме 21 по улице Герцена и др. Но и в них были те же грязь, шум, мат, что и во всех других, и пол был также завален окурками и шелухой от семечек, а из-за табачного дыма нечем было дышать.
А вот как выглядела пивная пошикарнее. У входа елочки в кадках, на стенах картины: «Утро в сосновом лесу» Шишкина, «Венера» Тициана, плакаты: «Если хочешь быть культурным, окурки и мусор бросай в урны», «Здесь матом просят не крыть» или «Неприличными словами просят граждан посетителей не выражаться». Были и другие плакаты, такие как «Лицам в нетрезвом виде ничего не подается», «За разбитую посуду взыскивается с посетителя», «Со всеми недоразумениями просят обращаться к заведующему», «Во время исполнения концертных номеров просят не шуметь», а еще можно было кое-где прочесть и такое: «Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага».
В пивных и ресторанах тогда можно было увидеть портреты Карла Маркса, Ленина, Троцкого, Зиновьева и других «вождей». Владельцы этих заведений, наверное, хотели таким образом показать свою преданность новой власти. Однако власть посмотрела на это дело иначе и в августе 1924 года запретила «вывешивание в заведениях трактирного промысла (за исключением столовых, обслуживающих рабочих и служащих) портретов вождей революции», а в 1926 году запретила посещать пивные военным. Тем приходилось ради такого дела переодеваться в штатское.