Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
Шрифт:
«Под ручку с кавалерами и мы ходить умеем». (кар. из жури. «Свет и тени». 1878 г.)
Мы ввели бы читателей в заблуждение, если бы утверждали, что все обращения полицейских в суд диктовались высокими помыслами. Увы, и среди «реформированных» стражей порядка находились те, кто использовал достижения демократии для продолжения произвола. Взять хотя бы процесс купца Карла Мора, которому пришлось ответить за оскорбление частного пристава Реброва. По документам, представленным суду полицией, вина купца не вызывала сомнений. При осмотре его магазина были обнаружены испорченные продукты, но Мора, вместо того чтобы
В. Ф. Одоевский записал в дневнике то, что услышал от самого владельца магазина:
«Мора рассказал мне свою поучительную историю. У него был спор с поставщиком фазанов, который взял с него 200 руб. за ящики, один свежих, другой — прошлогодних. Он адресовался к полиции, которая запросила 100 р., он не дал. Частный пристав обещал отомстить и для сего воспользовался осмотром лавок. В кладовой Мора он нашел обрезки сыра, в которые складываются неблаговидные части сыра (les accidents). Доктор уверял, что сыр вовсе не вредный; несмотря на то, частный пристав велел его нести для исследования. Мора просил нести покрытым, ибо публика, не зная, что это за сыр, пустится в толки, и кредит лавки будет потерян; упрашивая частного пристава, он, как итальянец, по обыкновению размахивал руками — частный пристав воспользовался этими жестами, чтобы обвинить Мора в поднесении рук к его лицу. Потребовали Мора к судебному следователю Иохтессу (приятелю частного пристава Реброва), который требовал, чтобы Мора подписал тут же написанный на него отзыв, — не позволяя ему посоветоваться ни с кем, ни перевести на французский его содержание. Между тем требования взятки от полиции продолжаются. Мора просил меня совета, как сделать, чтобы назначили какого-либо другого следователя».
Под караулом (кар. из журн. «Развлечение». 1862 г.).
Отчаявшись доказать свою правоту, Мора не стал оспаривать приговор Московского окружного суда в высших инстанциях, а просто уплатил 30 руб. сер. наложенного на него штрафа. А Одоевский пришел к заключению: «Всякое новое постановление рассматривается негодяями как средство для наживы».
Другой вывод относительно дела Карла Мора прозвучал в газете «Московские ведомости». В передовой статье, посвященной практике вынесения окружным судом решений об оскорблении полицейских чиновников и неисполнении законных требований полиции, говорилось, что эти приговоры носят странный характер. С одной стороны, подсудимых всегда признают виновными, с другой — наказания им назначают по низшему пределу. Создавалось впечатление, что судьи вынужденно, ради поддержания авторитета полиции, не оправдывают подсудимых, но при этом стараются облегчить их участь.
Защищая честь судейского мундира, П. А. Устимович дал газетчикам резкую отповедь в специально написанной брошюре. Юрист утверждал, что в случае с Мора не правосудие подошло к купцу предвзято, а пресса в искаженном виде передала то, что говорили свидетели. Именно на основании их показаний был вынесен приговор (вот только этими свидетелями были те самые полицейские, которые вымогали деньги у К. Мора). Устимович подчеркивал, судьи выносят приговоры, исходя из своих личных убеждений, и, если назначенные виновным наказания служат укреплению престижа полиции, то это вряд ли «…дает право заключить, что судьи лицеприятно и искусственно поддерживают этот авторитет».
Нам неизвестно, давало ли в действительности высшее начальство указание служителям Фемиды судить с пристрастием всех обидчиков полиции для укрепления ее авторитета. А вот что касается прессы, то официальный документ на имя московского генерал-губернатора, подписанный 1 сентября 1878 г. министром внутренних дел А. Е. Тимашевым, в архивах сохранился:
«Конфиденциально.
Милостивый государь князь Владимир Андреевич!
Ввиду проявляющегося в нашей прессе систематического стремления при всяком удобном случае порицать действия полиции и возбуждать в ней [40] недоверие и неуважение, и, принимая во внимание, что такое отношение печати к действиям полиции отнимает у общества убеждение в безопасности и порождает в среде самой полиции крайне вредные, особенно при настоящих условиях, колебания и неуверенность при исполнении лежащих на ней обязанностей, — признано
40
Так в тексте документа. Видимо, правильно — «к ней».
Вследствие сего имею честь обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою, пригласить гг. редакторов бесцензурных периодических изданий, выходящих в свет в Москве, и сообщить им изложенные указания» [41] .
При выходе с маскарада.
— Вот, брат, и работа тебе. Забирай в часть — вишь буянят.
— Никак нет-с, ныне от начальства строгий приказ: до тех пор, пока не свалятся, не трогать. Он хошь и ослабел, а все товарищи поддержат. (кар. из журн. «Будильник». 1876 г.)
41
ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 68. Д. 2148. Л. 1–2.
Редакторы, естественно, беспрекословно явились в канцелярию генерал-губернатора и скрепили своими подписями обещание в дальнейшем не критиковать полицию. Что поделать — цензуры вроде бы нет, а воля верховной власти есть.
Однако в сентябре 1881 г. в газете «Мирской толк» среди героев фельетонного обзора городской жизни появился полицейский чин. Автор сатиры, рассказывая о посещении сумасшедшего дома, упомянул о встрече с квартальным надзирателем. Грозный властитель над обывателями, оказавшись выведенным за штат, громко скорбел о своей незавидной доле: не бывать ему больше именинником 10 раз в году, не получать по этому поводу денежных и прочих подношений от благодарных жителей квартала.
Смелость редактора объясняется просто. Ко времени публикации фельетона уже не было ни квартальных, ни их помощников, ни частных приставов, равно как и будочников, хожалых и прочих «мушкатеров». Вместо них с 1 июля, согласно утвержденному новому штату, появились начальники участков, их помощники (из числа переаттестованных квартальных), околоточные надзиратели и городовые. Тем самым началось претворение в жизнь подписанного императором 5 мая 1881 г. Положения о московской городской полиции. Реформирование органов правопорядка Москвы вступило в завершающий этап.
По примеру Санкт-Петербурга, где подобное преобразование было проведено в 1867 г., полицейская система Первопрестольной получила новую организационную основу. Управление городом разделялось на Общее, «в котором сосредоточивается все вообще полицейское заведывание столицею», и местные органы полиции.
Управа благочиния была упразднена, а ее функции переходили к Общему управлению. В него входили: обер-полицмейстер со штатом помощников, его канцелярия, полицмейстеры, сыскная часть, адресный стол, общий полицейский архив, врачебно-полицейское управление, врачебно-полицейский комитет, брандмайор, полицейский резерв и полицейский телеграф. Обер-полицмейстер, назначаемый лично императором, напрямую подчинялся генерал-губернатору, но в чрезвычайных случаях имел право прямого доклада в Министерство внутренних дел.
Полицмейстеры (в 1881 г. — два, в начале XX в. — три, с 1905 г. — четыре, с 1916 г. — пять), состоявшие при обер-полицмейстере, держали под постоянным контролем определенные им части города. Согласно Положению, на них возлагалось: «а) наблюдение за наружным порядком, б) надзор за полицейскими командами, в) ежемесячные и внезапные ревизии дел, сумм и имущества, состоящих в ведении полиции, а равно побуждение чинов ее к скорому и правильному исполненью лежащих на них обязанностей и г) исполнение поручений обер-полицмейстера также по другим предметам ведомства полицейского управления в столице».