Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Кокорев Андрей Олегович

От ночевки на жестком холодном полу семейство избавилось благодаря вору, укрывшемуся в одной из пустых комнат. Обманутый наступившей тишиной, он в полночь попытался вытащить кое-что из мебели, но бежал, когда его вспугнул вышедший на шум отец Игоря. Так последние обитатели разгромленного «Бостона» обзавелись двумя кроватями.

Последней, самой низшей категорией оседлых жителей Москвы были так называемые черные жильцы или обитатели «коечно-каморочных» квартир. Это были фабричные рабочие, мелкие ремесленники и их работники, извозчики, чернорабочие, уличные торговцы, приказчики, низшие служащие, а также их семейства. Автор работы «Жилища беднейшего

населения Москвы» И. А. Вернер отмечал среди них также псаломщиков, учителей и учительниц, акушерок, поденщиков, водовозов, писцов, телеграфистов, тряпичников, комиссионеров, профессиональных нищих, чиновников, музыкантов, бонн без места, певиц из хора, монахов, отходников, актеров, студентов, гимназистов и гимназисток.

Превратить обычную квартиру в «коечно-каморочную» было довольно легко. Большую комнату с общей печью посредством невысоких перегородок из тонких досок делили на небольшие отдельные помещения. Их размеры позволяли разместить в них две койки, иногда еще небольшой стол и табурет. Двери в каморках были редкостью, чаще всего их заменяли занавески. Если на отгороженную часть не приходилось окна, то обитатели «темной» каморки довольствовались слабым светом, проникавшим между потолком и верхним краем перегородок. Иногда встречались каморки, располагавшиеся посередине комнаты.

Переписью, проведенной в Москве в самом конце XIX века, было зарегистрировано 16 140 коечно-каморочных квартир. Из них более 80% располагалось за пределами Садового кольца, ближе к фабрикам и вокзалам, где такого рода квартиры занимали целые дома. Кроме статистических данных, переписчики оставили описания увиденного, из которых приводим лишь малую толику:

«Квартира представляет ужасный вид: штукатурка обвалилась, в стенах отверстия, заткнутые тряпками. Грязно. Печка развалилась. Легионы тараканов и клопов. Нет вторых рам, а потому сильный холод. Отхожее место развалилось настолько, что в него опасно ходить, и детей не пускают. Таковы все квартиры в доме».

«Квартира грязная; много тараканов, нельзя было даже писать – все время лезли под перо». «В квартире течет со стен, почти полный мрак, полы местами провалились, под квартирой сточная труба; от нее зловоние и удушливый воздух. Страшная грязь». «Из печей разных квартир ведет одна труба, и потому при топке вся комната до того переполняется дымом, что ничего не видно». «В квартире воздух спертый; близость клозета распространяет сильную вонь по всей квартире; форточки, очевидно, не отворяются. Просидев с полчаса в квартире, я начал чувствовать головную боль и тошноту».

Переписчиками было особо отмечено крайне грязное состояние отхожих мест: зачастую полы в них покрывал слой экскрементов свыше 15 см; из переполненных ям нечистоты расползались в сени, а иногда и под пол квартир; из-за сгнивших труб клозетная жидкость просачивалась в жилье. Помойные ямы и мусорные ящики очищались крайне редко, как правило только по настоянию полиции.

Общее впечатление о домах, занятых коечно-каморочными квартирами, характеризовалось выражениями: «дом не ремонтируется и приходит в ветхость», «дом производит прямо удручающее впечатление», «дом совершенно не пригоден для жилья».

Другой особенностью этого рода жилья была немыслимая переполненность каморок. Отмечались случаи, когда в помещении с двумя койками проживало

семь, а то и девять человек. Койка представляла собой три голые доски, положенные на кирпичи, поленья или козлы. «Никаких тюфяков или мешков для соломы жилец не получает и чаще всего сам не имеет, – писал упомянутый выше И. А. Вернер, – а спит обыкновенно на снятом с себя платье. Поэтому днем койки представляют отвратительную картину старых досок, на которых в беспорядке навалены кое-какие тряпки».

Койки разделялись на одиночные и двойные. Последние занимали либо семейные пары, либо жильцы, не возражавшие против присутствия под боком незнакомого человека. По замечанию Вернера: «Снимая часть двойной койки, жилец вперед выражает согласие на то, что ему „подложат“ соседа, который может оказаться больным стариком, вечно пьяным буяном или тряпичником, ложащимся спать, не снимая своего мокрого и издающего зловония рубища».

Одиночные койки также можно было делить: например, рабочие, работавшие в разные смены, или люди, занимавшиеся дневным и ночным промыслами, спали по очереди. Сдача «полкойки» приносила хозяину квартиры дополнительную выгоду, так как в сумме плата с двоих «коечников» была немного больше, чем с одного.

Наконец, среди постоянных обитателей коечно-каморочных квартир были жильцы «без места». Внося самую минимальную плату, они устраивались на ночлег там, где им указывали хозяева: то на печке, то на освободившейся койке, а то и на полу в проходе. Такие люди не были обременены ни постельным имуществом, ни лишней одеждой, поэтому они спали, не раздеваясь.

Чрезвычайная скученность приводила к тому, что в пределах одной каморки приходилось жить представителям разных полов. В переписи было зафиксировано множество таких случаев: от соседства семейной пары с девушкой и посторонним парнем до проживания в одном помещении нескольких девушек с фабрики и молодых приказчиков. Был даже отмечен факт того, что 19-летней фабричной работнице приходилось делить двойную койку со своим взрослым двоюродным братом, приказчиком чайного магазина.

Нельзя сказать, что городские власти спокойно мирились с условиями, в которых жили обитатели коечно-каморочных квартир. В 1911 году Городская дума благосклонно приняла проект, предложенный гласным Э. Н. Альбрехтом, по устройству специальных поселков для жильцов-каморочников. Комиссия по жилищным вопросам даже предложила построить для пробы один поселок, состоявший из трех 5-этажных каменных домов, в каждом из которых было бы по 800 комнат-каморок. Арендная плата за пользование таким жильем, по мнению комиссии, не должна была превышать 7—9 руб. в месяц.

А пока искали средства на реализацию проекта (предполагалось устроить заем), приходилось уповать на благотворителей. Так, средства для помощи бездомным собирали добровольцы в так называемые дни «Лилового цветка». Более солидные суммы поступали по завещаниям от московских купцов. На полмиллиона рублей, оставленные городу Н. А. Мазуриным, на Рогожской был построен дом бесплатных квартир его имени. Подобные дома строились на деньги Бахрушиных, Третьяковых и других богатых предпринимателей.

Правда, бывало так, что Городская дума в течение долгого времени не могла воспользоваться завещанными ей деньгами. По воле Г. Г. Солодовникова, умершего в 1901 году, Москва должна была получить 12 миллионов рублей на строительство благоустроенных ночлежек, но и в 1913 г. из-за неторопливости душеприказчиков город не мог воспользоваться этими средствами.