Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов
Шрифт:
Постепенно мы начали втягиваться в нашу повседневную воинскую действительность с ее обязательными, каждодневными проблемами: работа с техникой, воспитательная работа с подчиненным личным составом, наряды и вечная проблема обустройства. Мы, неженатая молодежь, при этом еще прилагали дополнительные усилия в поиске мест и времени для проведения своего досуга с одновременным повышением культурного и эстетического уровня. О спортзале пока говорить не приходится, так что моя любимая гимнастика, на что я с удовольствием тратил массу свободного времени, уходит на второй план, с художественной литературой тоже пока напряженка: какая там библиотека, когда на носу зима! Так что пошли старыми испытанными тропами: дружеское холостяцкое застолье, у любителей — картишки, ну и, конечно, походы на танцы куда-нибудь в Дом культуры военных строителей, а то и в Плесецк. Кстати, женская половина этого культурного мероприятия мало чем отличалась от тюра-тамского варианта: представители пищеблока да пара молоденьких офицерских жен, каким-то образом сумевших усыпить бдительность своих пока еще неопытных мужей. Среди моих коллег находились и такие прыткие искатели приключений, которые в свободное от службы время повадились ходить в гости в близлежащие лагеря для заключенных. Женские, конечно. С ходу так и не сообразишь, что же их туда манило? Думаю, что в порядке шефства молодые комсомольцы-добровольцы типа моего подчиненного Лени Лохматкина проводили индивидуальную воспитательную работу с наиболее выдающимися и трудновоспитуемыми обитательницами этого оригинального учебного заведения.
Приближался I960 год. Мы небольшой компанией решили встретить этот праздник в Плесецке, у нашего приятеля Володи Жадаева, который снимал комнату у одной старушки. Ну, закупили, что положено, каждый наметил для себя даму сердца, которая должна разделить с ним праздничное застолье. Поработал в этом направлении и я. Как-то, прогуливаясь по проспектам и бульварам нашего «северного Парижа», я познакомился с симпатичной девушкой по имени Лариса. Основываясь на своем богатом в этой области жизненном опыте, я попытался пойти по проторенной дорожке — поискать что-либо типа портвейна с названием «Лариса». Как ни странно, в близлежащей округе любовного напитка с таким эротическим названием не было, а до Москвы далековато. Пришлось так, на словах, через туманные намеки и обещания просить Ларису составить мне компанию на нашем импровизированном новогоднем балу. Согласилась. За два дня до Нового года, 30 декабря, на разводе Кепов, как всегда, раздавал указания и ставил задачи перед личным составом. Закончил эту процедуру он следующей пламенной речью: «Ну а теперь я вас всех поздравляю с наступающим Новым годом. Желаю встретить его тепло и радостно в кругу своих друзей и близких. Новогоднюю ночь с подчиненным личным составом проведет лейтенант Буйновский, которого я отпускал домой на октябрьские праздники. Прошу расходиться». Все разошлись, а я один остался стоять как вкопанный и с открытым ртом. Опять Кепов поставил передо мной трудноразрешимую задачу: что делать? Куда бежать? Кому жаловаться? Как достойно ответить Кепову, которого, кстати, и след простыл. Что ж, я действительно ездил на праздники в Москву, но при этом не давал никаких обещаний, что за это буду веселить наших солдат в новогоднюю ночь. Прикупил меня мой бывший дружок. Мысленно трансформировав Кепову все, что я о нем думаю, я стал лихорадочно прикидывать, как достойно выйти из сложившейся ситуации. Прежде всего, я договорился с ребятами, чтобы они не все съели и не все выпили до моего прихода, а оставили мою законную порцию. Обещали. Сложнее с Ларисой. Хватит ли у нее силы воли и комсомольской выдержки, чтобы дождаться моего прихода. Как поведут себя друзья-товарищи? Печальный тюратамский опыт подсказывает мне, что на них надеяться особо не приходится. С такими печальными мыслями 31 декабря в 23 часа 45 минут я построил в казарме личный состав нашей команды, поздравил их с Новым годом от имени ЦК КПСС, Совмина СССР, ВЦСПС, ЦК комсомола и лично от товарища капитана Кепова (пусть шампанское попадет ему не в то горло!). После боя курантов я разрешил молодым ребятам немножко повеселиться, попеть и поучаствовать в атракционах. Помню только один — на веревке развешаны на ниточках сладости. Жаждущий получить конфетку с завязанными глазами с помощью ножниц пытается это сделать. Кому-то повезло. Но мысли мои были далеки от этого бурного веселья. Цце-то уже через полчаса после Нового года мне удалось утихомирить своих подопечных и уложить их спать. Выполнив эту печальную миссию, я побрел к себе под крышу монтажного корпуса, где мои оставшиеся немногочисленные коллеги (такие же неудачники, как и я) тихо-мирно встречали Новый год. Хорошо помню утро первого дня I960 года. Прекрасный солнечный денек, легкий морозец, все покрыто чистейшим, искрящимся на солнце снегом. Автобус в Плесецк будет ближе к вечеру, поэтому я не придумал ничего лучшего, чем встать на лыжи и по свежему снежку побродить по близлежащим опушкам. В лес не углублялся, боялся, что встреча с волками может нарушить мои вечерние планы. Вечером же на крыльях любви и надежды примчался на бал к Володиной старушке. Скажу коротко — ребята не подвели, Лариса держалась стойко. И снова жизнь прекрасна! Праздник продолжается!
Милый Кепов! Если доведется тебе прочитать эти строки, не обижайся и не суди меня строго. И двое суток ты мне конечно влепил, и в Москву не отпускал, и Ларису чуть из-за тебя не потерял. Все это было, и против исторических фактов не попрешь. Но все это было не так уж трагично. Где-то я чуток сгустил краски, где-то преувеличил, а где-то приукрасил. Это так, для красного словца. Так уж получилось, что наши с Анатолием Кеповым жизненные пути и наша служба кроме Севера дальше нигде не пересекались. Но память моя хранит воспоминания о нем как об исключительно честном, порядочном, интеллигентном человеке и все-таки справедливом командире, верном, отзывчивом друге и просто хорошем человеке! А пару лет назад мне вдруг звонок. Кепов! Прочитал, мол, в Интернете твои воспоминания, давай встретимся. Лихорадочно мыслю: к чему бы это? Просто так или для разборки? Я предложил встретиться и посидеть где-нибудь в кафе. Нет, сказал Анатолий, давай на улице. Я забеспокоился — бить, что ли, собирается? Напряженно жду его около своей машины, уточнив, на всякий случай, местонахождение монтировки. Дело обошлось без драки. Часов пять мой ростовский дружок рассказывал мне о своем житье-бытье, о невзгодах, которые выпали на его плечи, сетовал, что я веду спокойный пенсионный образ жизни, и удивлялся, что не встречал меня на баррикадах у Белого дома. Я уж сам стал спрашивать про мои воспоминания. «Нормальные», — коротко ответил Кепов и продолжал активно агитировать меня вступить в ряды макашовцев, при этом читая выдержки из трактатов и книг, которые он привез с собой. Я был согласен на все, только чтобы он отпустил меня домой. Вот такой мой однокурсник, товарищ и командир Анатолий Никитьевич Кепов!
Где-то с декабря 1959 года наша часть начала готовиться к ответственному мероприятию — контрольному пуску ракеты. Сложная, большая работа. Военными строителями и промышленностью построен огромный комплекс зданий и сооружений, проложены заправочные и топливные коммуникации, развернуто техническое и стартовое оборудование. Это все мы будем эксплуатировать. А пока все это нам, будущим хозяевам, нужно изучить, освоить, понимая при этом, что у тебя за спиной уже не стоит Саша Поцелуев, который в любой момент может предотвратить твои неправильные действия.
В подготовительных работах по обеспечению пуска ракеты принимали участие многочисленные представители различных промышленных организаций и заводов, среди которых были и специалисты института Николая Алексеевича Пилюгина, где я когда-то проходил двухмесячную стажировку. По роду своих небольших, но ответственных служебных обязанностей мне приходилось контактировать с «пилюгинцами» и с представителем Минобороны на этой фирме — подполковником Михаилом Наумовичем Брегманом, явно не донским казаком, но человеком симпатичным, интеллигентным и, естественно, умным. Вот с ним-то я и заговорил впервые о возможном моем переводе в Москву, в представительство заказчика при организации Пилюгина. Михаил Наумович, пообщавшись со мной по делам чисто техническим, понял, что я в системах управления ракет что-то соображаю, и сразу же положительно среагировал на мою робкую просьбу, но с одним лишь условием, что меня отпускает мое командование. А вот в этом самом «но» и была загвоздка. Генерал Григорьев только что издал приказ, категорически запрещающий обращаться к нему с просьбой о переводе в другое место службы (как правило, в Москву). У меня, как я полагал, были достаточные аргументы, которые позволили бы мне хотя бы записаться к нему на прием. Во-первых, я сам, по собственной инициативе попал в эту часть. Не очень что бы уж так убедительно и безотбойно, но все же. Вторая причина более веская. В 1957 году отца, 42-летнего
Дальнейшие события развивались по отработанному сценарию. Я отпросился у Кепова на пару дней в Москву, встретился с Брегманом, заполнил какие-то анкеты и с легким сердцем вернулся в Плесецк. Г]рустно все-таки было расставаться с моими однополчанами. Мало мы прослужили вместе. Но какие это были времена! Начинать новое дело всегда трудно, а если приходилось начинать практически с «нуля» в песках Казахстана или в северных болотистых лесах, то это трудно вдвойне. Многие конечно же мне завидовали, но больше всех переживал мой отъезд мой друг Анатолий Батюня. Ведь у него фактически были те же «козыри», что и у меня: и ГУМ, и отец к этому моменту вышел на пенсию. Правда, пенсия генерал-полковника была несколько больше пенсии полковника, которому Хрущев не дал дослужить полтора года до нормальной «полковничьей» пенсии. Этот фактор, наверное, и удержал Толю от обращения к Григорьеву. Прощаясь с ребятами, я, конечно же, не знал, что со многими из них я расстаюсь ненадолго, что придет время — и по разным причинам многие из моих войсковых друзей, с которыми я прощался в феврале I960 года, тоже будут служить в Москве, и в числе первых среди них будет мой друг Батюня.
А жалел ли я сам о том, что вынужден фактически прервать свою карьеру войскового офицера? Даже и не знаю. Ведь с 14 лет я уже носил форму, рано отработал командирский голос, почувствовал уже «вкус» к командованию, мне нравился четкий воинский порядок, меня не смущали «тяготы и лишения воинской службы». Служи честно и добросовестно, проявляй смекалку и инициативу, и придет время, когда на твоих плечах засияют генеральские погоны. А если не хочешь быть генералом, тогда зачем все это?! Плох тот солдат, который в своем ранце не носит жезл маршала — мудрые слова прославленного полководца! Под таким девизом я и пошел служить в армию. Здесь я не оригинален. Но и армия уже не та! Звание мое было «инженер-лейтенант». Инженер! Как-то так получилось, что маршальский жезл я отправил в дальний угол своего ранца, а его место постепенно заняли приборы, схемы, сложнейшие бортовые и наземные комплексы ракет, а потом уже и космических аппаратов. А если появилась возможность принять посильное участие в разработке и создании таких комплексов, то здесь и думать нечего. Поэтому я и просил Григорьева отпустить меня в Москву не куда-либо в штаб или многочисленные интендантские военные организации, а именно в представительство заказчика, поближе к так полюбившимся мне электрическим схемам.
Моя служба в частях была короткой, но до предела «спрессованной» множеством событий и встреч, о которых я помню и которые дают мне в последующем полное право и основание говорить: «Да! Я служил в частях и горжусь этим». Конечно, годы войсковой службы — лишь маленькая толика, почти мгновение из 35 лет моей жизни, которые я отдал ракетной, а потом ракетно-космической технике. Но этот период был своеобразным трамплином, первоначальной ступенькой для моей последующей очень интересной, весьма насыщенной и многообразной службы. Да и жизни, наверное, в целом!
Испытатели ракет
Утро 12 апреля 1961 года… Только что прозвучало знаменитое гагаринское «Поехали!». Все бросились в здание, где в одной из комнат установлена аппаратура для связи с космонавтом после выхода его на орбиту. Народу — яблоку некуда упасть. А в соседней комнате три свидетеля этого исторического события выпили по стакану настоящей московской водки в честь первого советского космонавта, о полете которого никто еще и не знает. Выпили первыми в мире! Среди этих энтузиастов — участник этого пуска старший лейтенант Буйновский.
Ну вот я и в Москве! После девяти лет скитаний по казармам, гостиницам, столовым я дома, в кругу своих родных и близких. Первые восторженные дни после моего приезда прошли, жизнь постепенно входила в свое нормальное повседневное русло. Я — военный представитель при организации, где создается системы управления для ракет и космических аппаратов.
Среди многочисленных новшеств царя-преобразователя Петра Первого есть и указ от 11 января 1723 года о создании на Тульском оружейном заводе (по сегодняшнему) службы контроля за качеством изготовляемых заводом ружей, пищалей, пушек и другого военного снаряжения. При этом если дьяк, которому поручено вести контроль, пропускал некачественную продукцию, он должен был всенародно подвергнуться битью палками, а количество ударов зависело впрямую от степени вины этого контролера. Вот оттуда, наверное, и пошли военные представители (военпреды), основная функция которых — защищать интересы Министерства обороны на предприятиях и в организациях, где разрабатывается и производится военная продукция. Со временем эти самые «дьяки» составляли уже большую армию высококвалифицированных военных специалистов. В этом военном образовании были и свои специфические особенности. Например, только среди военпредов уже в советские времена была такая очень солидная и авторитетная должность «районный инженер» со штатной категорией «полковник», которая в армейской среде соответствует где-то должности командира дивизии. Но если командира дивизии в академии учат, как правильно командовать полками, то у военпреда за плечами лишь практические навыки да большой жизненный опыт.