Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов
Шрифт:
Тот, кто прошел через полигон, кто начинал испытывать ракеты и спутники еще с Сергеем Павловичем Королевым, тот считался золотым фондом Ракетных войск со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как правило, большинство из «старичков» полигона заканчивали службу в Москве или Ленинграде в больших должностях и высоких званиях. Помнится, мы, еще будучи на полигоне, с интересом следили, как производил построения полигонной стартовой команды ее командир — старший лейтенант Ряжских, кстати, тоже ростовчанин. Самым необычным было то, что докладывал ему (Равняйсь! Смирно! Равнение направо!) его начальник штаба — подполковник. Интересно было наблюдать со стороны, как подполковник тянется в струнку перед старшим лейтенантом. Придет время, и генерал-полковник Ряжских будет одним из руководителей Ракетных войск стратегического назначения. А Виталий Григорьевич Соколов, Владимир Семенович Патрушев и Николай Егорович Дмитриев одно время даже будут моими начальниками, и так они хорошо выполнят эту миссию, что на пенсию уйдут в звании «генерал-майор», а Виталий Соколов — даже «генерал-лейтенант». Но ведь многие отдали и жизни на этом интересном, но тяжелом поприще. В конце I960 года вместе с маршалом Неделиным погибли и много наших ростовчан. К сожалению, за годы становления ракетно-космической техники такие трагедии не единичны. Светлая память ребятам, в чью честь на полигоне установлен не один обелиск.
Ну что ж, пролетел и этот месяц. Грустно было расставаться с ребятами полигона, как-то мы уж втянулись в их работу, привыкли к общению с ними. Но впереди нас ждала
А пока поезд Ташкент — Москва мчит нас в Москву!
Наш адрес — Ленинград-300
17 декабря 1959 года… На тогда еще секретном полигоне «Плесецк» боевыми расчетами части полковника Михеева ведется напряженная работа по проведению испытаний и подготовке к пуску боевой ракеты Р-7. Заправленная ракета на старте. Остается одна команда: «Пуск». Но пуска не последовало. Топливо слили, ракету — в монтажный корпус, расчетам — «Отбой». Среди подразделений, выполнивших боевую задачу на «отлично», были и расчеты лейтенантов Буйновского, Батюни и Михаленко. Придет время, и этот день станет официальным праздником — Днем Ракетных войск стратегического назначения.
Слухи, бродившие в нашей среде еще в Тюра-Таме, оказались верными — новым местом расположения нашей части действительно был небольшой северный городок Плесецк, в нескольких километрах от которого и было развернуто большое строительство технических сооружений и жилых комплексов — всего того, что со временем открыто назовут северным полигоном «Плесецк». Но до этого было еще далеко. А пока мы выступали в роли первопроходцев.
Вот уж действительно из огня да в полымя! Если на юге нас окружала бескрайняя пустыня, где каждое деревце на вес золота, то здесь, на севере, мы попали в царство вековых сосен и елей, где дремучие леса широко раскинулись на сотни километров вокруг и где обитали так хорошо знакомые нам по детским сказкам зверюшки: медведи, волки, лисы да зайчата. Вообще-то с ними тоже нежелательно встречаться в лесной чаще, но это все же не так страшно, как, к примеру, когда скорпион или фаланга заползет к тебе ночью под одеяло и подло всадит в тебя свое смертоносное жало. Наше северное зверье предпочитает, как правило, открытую схватку. К нашему приезду леса и все вокруг было уже покрыто толстым слоем чистейшего снега. Красота!
Плесецк образца поздней осени 1959 года — небольшой провинциальный город со сплошь деревянными постройками. В тихий, солнечный, морозный денек городок очень красив: из труб маленьких домишек уютно вьется дымок, а сам дом — точно крепость, со всех сторон окружен огромными сугробами из искрящегося на солнце снега. Основной вид транспорта зимой — лошадка с санями-розвальнями — тоже смотрится как-то мило и по-домашнему. Таким, в зимнем убранстве, мне и запомнился деревянный город Плесецк.
Была у этого симпатичного городка и своя достопримечательность, довольно-таки оригинальная. Суровые, дремучие леса (почти непроходимая тайга) являлись подходящими условиями для создания в окрестностях Плесецка многочисленных исправительных женских и мужских колоний и лагерей для заключенных, начало которым положено в печальные еще 30-е годы. В какой-то степени это отразилось и на самих жителях города: в общении с незнакомыми людьми чувствовался элемент настороженности и подозрительности. К началу строительства полигона значительная часть этих мрачных организаций была передислоцирована в другие, не менее отдаленные места. Наверное, за компанию с колониями убрали и переселенцев, которые после освобождения оставались жить здесь же неподалеку в крепких добротных хуторах. Мы об этом могли лишь догадываться по брошенным многочисленным домам с хозяйственными пристройками вокруг нашей части, полностью пригодным для жилья. Такие пятистенки командование с удовольствием предлагало для жилья нашим молодым семейным парам (легко решалась жилищная проблема!), но практически никто на это не шел по вполне понятным причинам: молодая московская или ростовская девчушка не знала даже, с какой стороны подойти к русской печи и как ее затопить, да и страшно жить в одиночестве, в дремучем лесу, тем более что добраться до этого дома в распутицу можно было только на тракторе. Так что надежды наших командиров не оправдались, молодые семьи снимали углы у жителей Плесецка и ждали ордера в новые дома, которые интенсивно строились на площадке № 10 (как в Тюра-Таме!) нового полигона.
Мы, молодые, холостые, особо не обременяли наших отцов-командиров, поэтому о нашем житье-бытье они или вообще не думали, или вспоминали о нас в самый последний момент. Пришлось пожить нам и в бывших, еще не снесенных бараках для заключенных. При этом, насколько мне помнится, наше общежитие отличалось от жилья наших предшественников лишь персональными матрасами, чистым бельем да утепленными входными дверями. Рано утром, когда еще сумерки окутывают все вокруг и крепко держится ночной морозец, в бараке раздается: «Молоко привезли!» (а в тех условиях слышалось как: «Барак, подъем! На работу марш!»). Все-таки начальство о нас заботилось — договорилось с каким-то местным хозяйством или совхозом, что они по утрам будут доставлять нам, молодежи, утренний завтрак: пол-литра молока и полбуханки хлеба на каждого. И вот ежедневная утренняя процедура: каждый представитель славного офицерского корпуса хватает пол-литровую банку или что есть под рукой, вплоть до бутылки из-под вчерашнего пива, и в ночном одеянии мчится к дверям барака. Очень живописная, я вам должен сказать, картина — очередь из молодых ребят в кальсонах и с кружками в руках! Да еще если учесть, что на улице уже крепенький морозец, а в бараке отсутствует почему-то паровое отопление. Но надо отдать должное нашим кормильцам: молоко свежайшее, почти парное, а хлеб — пышный, мягкий и еще теплый. Получив свою порцию, мы ее тут же уминали и после примитивного туалета двигались на службу — к любимому личному составу, к технике или на многочисленные хозяйственные работы.
Чтобы окончательно покончить с жилищной проблемой, пару слов о том, как мы жили до того момента, когда я покинул часть. На площадке № 2 (опять же как в Тюра-Таме!) стоит огромное, знакомое по своему назначению сооружение — монтажно-испытательный корпус, где проводятся работы по сборке, монтажу и испытаниям ракеты. Это здание где-то этажей семь-восемь высотой и метров под сотню длиной. Вот в этом-то «теремке» и нашло наше командование где-то под крышей большую комнату, куда в приказном порядке расселило 13 молодых лейтенантов, которые не сумели устроиться на «десятке» или не нашли убедительных аргументов в пользу проживания на частной квартире в Плесецке. Конечно, среди этих холостяков были и мы — я, Батюня, Михаленко. Наконец-то койки у нас были одноярусные. Это уже прогресс и шаг к цивилизации. Тепло. Вот уж за что действительно «спасибо» нашим заботливым командирам. При входе — маленькая раковина, естественно, с холодной водой, которая периодически отключается в интересах производственных нужд. И за это тоже спасибо — зубы почистить и физиономию ополоснуть хоть есть где. А вот с другими местами удовлетворения остальных естественных потребностей дело обстояло значительно хуже. Если вдруг, не дай бог, такая потребность появится в вечернее время, то нужно встать с койки, одеться потеплее, спуститься ногами (без лифта!) с восьмого этажа, пройти через весь монтажный корпус, выйти на улицу и проследовать еще метров 50 в сторону леса, где и расположено это самое место удовлетворения твоих законных потребностей. А что делать? Верна русская пословица: хочешь жить — умей вертеться! (В данной ситуации можно чуть перефразировать.) Здесь и еще один фактор имел место. Волки. Уже были случаи, когда эти кровожадные звери загрызли двоих или троих человек в непосредственной близости от строительных площадок и жилья. А товарищу волку все равно,
Служба наша проходила, с одной стороны, уже вроде бы как и однообразно (традиционная борьба с Кеповым, общение с личным составом, совершенствование навыков работы с техникой, хождение в наряды и т. п.), но с другой — суровые условия Севера и стремление выжить в этих условиях вносили свои специфические тонкости в наш воинский быт. Например, вызывает начальник штаба и дает вводную: «Вот тебе десять солдат, два бульдозера, пять бензопил (кажется, знаменитая «Дружба») и марш в лес на заготовку дров». Приказ есть приказ. Надо выполнять. Но как?! Ну, с солдатами ясно: равняйсь, смирно, в лес шагом марш! У пилы дернул за веревочку, пила завелась, прислонил ее к вековой сосне — она упала. Здесь тоже все вроде бы ясно. Но с какой стороны подойти к бульдозеру и каковы его функции в этой операции — никто не счел нужным мне разъяснить. А дрова нужны! По планам наших командиров, наш рядовой и сержантский состав собирался зимовать в больших, человек на сорок, утепленных палатках, где всю ночь должна топиться огромная железная печь. Даже в состав суточного наряда был введен специальный дневальный, чтобы следить за этой печью. Ну что ж, надо же заботиться о своих подчиненных — стал изучать устройство бульдозера и, самое главное, как управлять его рычагами, чтобы этот монстр двигался в нужном направлении. С грехом пополам разобрались с рычагами и даже определили функции, которые должен выполнять этот чертов бульдозер. Мы решили, что он будет у нас трелевочным трактором. Решение свежее и оригинальное! Теоретически подковавшись, я двинул свою механизированную колонну в лес на заготовку дровишек. Скажу честно: мы наломали дров больше, чем набил тарелок и плошек слон, попавший в посудную лавку! И какой лес мы губили! Говаривали, что еще со времен Петра Первого эти места славились отборным мачтовым лесом. И действительно, стоит стройная, прямая, как игла, многолетняя сосна без единого сучка и задоринки. Легонечко спили ее, аккуратненько положи на землю, обруби верхушечку — и готов прекрасный строительный материал. Хоть с ходу отправляй на экспорт. В порыве нездорового азарта мы, точнее я, как командир-бригадир, тоже выбирали стройненькие, высоченные сосенки, валили их как попало, бросали, если она, бедненькая, где-то зацепилась верхушкой, переходили к следующей, если наш универсальный бульдозер-трактор не мог ее зацепить, то мы ее тоже бросали и намечали следующую жертву. Конечно, задание мы выполнили, наши солдаты зимовали в тепле, но во что это обошлось нашему тогда еще социалистическому государству — одному Богу известно.
Пришлось мне немножко поработать и такелажником. Опять же вызывает командир и дает вводную: бери солдат, отправляйся в автопарк и организуй погрузку на железнодорожную платформу трех спецмашин (огромные МАЗы, крытые кузова которых забиты приборами и оборудованием) для отправки их на завод-изготовитель. «Есть!» — бодро ответил я и пошел выполнять приказ. Думал, управлюсь за пару часов. А что тут такого — сел за руль, подкатил к платформе, подставил пару бревнышек, забрался на платформу — всего делов-то! Но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы. Короче, я с этими машинами провозился три или четыре дня! Во-первых, мне пришлось изучить кучу железнодорожных инструкций и наставлений о том, как в соответствии с ГОСТами грузить, крепить и транспортировать крупногабаритный груз на железных дорогах Советского Союза. Далее выяснилось, что бревнышками не обойдешься, надо искать железнодорожную ветку, где есть специальная погрузочная площадка. И дальше пошло-поехало! То провод для крепежа не того диаметра, то солдаты куда-то разбежались, то платформа где-то застряла, а когда я ее нашел и с радостью пригнал машины к этой самой погрузочной площадке, то выяснилось, что она не под ту массу и габариты. В общем, к тому моменту, когда я все же погрузил и отправил эти злосчастные спецмашины, я был уже почти профессионал в области погрузки-разгрузки крупногабаритных железнодорожных грузов. Ну, а профессия строителя вообще стала почти для всех нас второй специальностью. Наш быт создавался нашими же руками. Хочешь жить в тепле и уюте — подстраивай, подмазывай, конопать, утепляй, что мы и делали. Кстати, не только для себя, но и для своих подчиненных.
И все это под командой нашего неугомонного Кепова. Он все так же бегает, хлопочет, старается сделать всем нам — своим подчиненным — как можно лучше (здесь он молодец, надо отдать ему должное), но при этом все же не забывает об одной из главных своих задач — воспитывать Буйновского. Кстати, условия сурового Севера заставили нашего командира заменить свое пижонское пенсне на обычные окуляры, такие же, как на фотографии у известного учителя и воспитателя советской шпаны Макаренко. А может, и не Север здесь виноват, а просто Толя «косил» под Макаренко, тем более что объекты их воспитательной работы в чем-то были схожи.
В ноябре 1959 года, перед октябрьскими праздниками, я упросил Кепова отпустить меня на праздники домой, в Москву, к родителям. Разрешил, причем безо всяких предварительных условий и каких-то обязательств с моей стороны.
С огромным удовольствием и удовлетворением провел три дня в кругу своих родных — отца, матери, сестры. Я хоть и с 14 лет вроде бы как самостоятельный мужчина и почти на государственном обеспечении, но где бы я ни находился и какие бы расстояния меня ни отделяли от Москвы, я всегда остро чувствовал особый, кажется, присущий именно нашей семье уют, радушие, доброжелательное, внимательное, какое-то подчеркнуто-влюбленное отношение друг к другу, царившее в нашей семье. Ни между папой и мамой, ни между родителями и нами, детьми, не было скандалов и каких-то крупных разборок, все проблемы решались сообща, на семейных советах, при этом, если меня не было в Москве, свою точку зрения я отправлял письмом, и мне было приятно, что к моему мнению, как правило, прислушивались. Я уж не говорю о том, что с мамой у меня были особые, заложенные еще в военные годы теплые, трогательные отношения. Папа у нас был философом, глубоко убежденным, что любой конфликт, любую сложную ситуацию можно разрешить мирным путем, через убеждения, сравнения, неопровержимые факты и доказательства. Я его за это называл «марксистом». А какие душевные, умные и поучительные поздравительные открытки, точнее послания, писал он нам — вначале маме и нам с сестрой, а со временем не обходил своим вниманием внучат и даже правнуков, которые еще и читать-то не умели. Каждому он находил мудрое слово, каждому индивидуально желал именно то, о чем мечтал или к чему стремился юбиляр. К концу 1959 года моя семья жила уже в уютной отдельной (!) двухкомнатной квартире в большом «генеральском» доме, что прямо у метро «Сокол». Примечателен двор этого дома тех времен — весной это огромный цветущий сад (это в Москве-то!), благоухающий запахами цветущих вишен и яблонь вперемежку с дурманящим ароматом сирени и роз. Красота неописуемая с балкона нашего девятого этажа! И я находился в каких-то пятнадцати часах езды поездом от моего родного дома! Спасибо Кепову, что он отпустил меня домой, где я получил заряд бодрости и родительской ласки.