Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы
Шрифт:
Некоторые из них сами выходили на сцену. Театр выпустил шесть спектаклей, давших полный сбор [621] .
В начале 1942 года началась реэвакуация. Писатели стремились в столицу, надеясь получить работу по специальности и вернуться к привычным условиям жизни. В. Бонч-Бруевич буквально бомбардировал руководство ССП требованиями вернуть его в Москву. Он писал П. Скосыреву: «Вы сами знаете, что более чем девять десятых эвакуированных сюда по нашему союзу уже выехали из Казани в Москву со своими женами, тещами, детьми, племянниками и другими родственниками; уехал весь аппарат до хлебоукладчика включительно — и все по лимиту Президиума Союза советских писателей, а вот мне, ввиду болезни уезжающему одному из последних, литератору со стажем в 49 лет, вдруг не хватило лимита!» [622]
621
Информация товарища Болотина о Елабужской группе писателей // Там же.
622
Письмо В. Бонч-Бруевича секретарю Президиума ССП СССР П. Г. Скосыреву // Там же. Д. 606. Л. 15–16.
Люди рвались в столицу без всяких вызовов со стороны Союза писателей, вопреки всем указаниям директивных инстанций. Как выразился в письме А. Фадеев, «писатели так и прут» [623] . В этом же письме он пытался урезонить свою личную знакомую и убедить ее не возвращаться в Москву, ссылаясь на трудности с обустройством: «Должен, однако, предупредить, что очень многие из них [самовольно приехавших литераторов] так и не прописались до сих пор и либо возвращаются обратно, либо испытывают серьезные мытарства в Москве… Я не имею решительно никакой возможности их прописать и даже не имею возможности их кормить: по новому указанию Наркомторга, мы не имеем права кормить их в нашей столовой».
623
Письмо А. А… Фадееву неизвестному адресату // Там же. Д. 604. Л. 78 об.
Все мечтали вернуться в Москву как можно быстрее — все устали от жизни впроголодь и неустроенности. Находясь в эвакуации, писатели не могли прокормить свои семьи, так как не имели работы или работали на общественных началах. В. Бахметьев в письме А. Фадееву рассказывал о своих безуспешных попытках отговорить писательских жен повременить с возвращением: «…Когда я убеждаю жену того или иного писателя — осиротеете, мол, эти последние резонно замечают мне, что предпочитают остаться без мужей, но быть сытыми, чем с мужьями, но вести полуголодное существование, с распродажей „оптом и в розницу“ захваченных с собой и на себе носильных вещей» [624] . Сам В. Бахметьев тоже был не прочь оказаться в Москве. В 1942 году он получил сообщение от А. Фадеева: Союз писателей может помочь реэвакуироваться ему без всяких проблем, но вот добиться разрешения для его жены будет затруднительно, так как «особенное сопротивление вызывает возвращение в Москву членов семей писателей, а ссылка на то, что данный член семьи сам является нужным и квалифицированным работником, встречает естественное возражение, что по условиям военного времени можно найти человека и в Москве, который выполнил бы его функции» [625] .
624
Письмо В. Бахметьева А. А. Фадееву // Там же. Л. 24.
625
Письмо А. Фадеева В. Бахметьеву // Там же. Д. 603. Л. 3.
Война и эвакуация не погасили заседательский пыл в Союзе писателей. Собрания проходили везде, где находилось сколь-нибудь значимое число литераторов. Но рядовые члены ССП, как правило, не проявляли особого желания почтить своим присутствием всевозможные мероприятия, и тогда руководители писательских организаций прибегали ко всякого рода ухищрениям. В Ташкенте, например, это выглядело следующим образом. «Сегодня — заседание Президиума Союза советских писателей Узбекистана. Заседание происходит в здании Союза, в крытой галерее с выходящими во двор широкими стеклянными просветами. Зимой в этой галерее находится столовая. Теперь, по причине жары, столы, стулья и буфет вынесены на волю, во двор, или, как принято говорить, в „сад“ (в честь жиденького подобия фонтана). Обед начинается в два часа…
К двум часам заполняются столы. Но нет пока что признаков подавания. Со двора видны прения и выступления, происходящие в галерее, из открытых окон которой слышны отрывки речи, восклицания и валит табачный дым. Установка руководства Союза — максимальное присутствие писателей на заседании — все должны участвовать в общественно-творческой жизни Союза, знать задачи, стоящие перед писательским активом, выступать и говорить свое мнение о предыдущих высказываниях, en un mot [626] , приносить свой вклад в дело выработки путей дальнейшего развития творческой мысли писателей разработки бытовых вопросов и т. п.
626
Одним словом (фр.).
…Но вот уже два часа, и значительная часть писателей, вместо того чтобы присутствовать на заседании, слушать речи и высказывать свое мнение по разным животрепещущим вопросам, начинает заполнять двор и сетовать на отсутствие обеда. Подавальщицы и кассирша спокойно сидят и едят суп, равнодушно поглядывая на сидящих за столиками творцов, семейства и служащих. Наконец появляется помощник отсекра Союза — быстрый, длинноносый, басистый и очкастый человек — и кричит подавальщицам: „Не подавайте писателям! Пусть идут на заседание Президиума! Только служащим!“ Писатели возмущаются, начинают говорить, что никакого отношения к заседанию они не имеют, что их на это заседание не приглашали, что это безобразие, что им надо на срочное свидание, а тут сиди и дожидайся конца заседания Президиума. Толстая еврейка-подавальщица, жена какого-то украинского или еврейского писателя, картавя, кричит: „Очень
627
Эфрон Г.Дневники. Т. 2. С 133–134.
Многие не смогли перенести условий жизни в эвакуации. В конце 1942 года А. Брунштейн описывала положение А. Казачинского, находившегося в Новосибирске. У него была тяжелая форма туберкулеза, перешедшего на кишечник и почки. В течение десяти дней он ничего не ел, так как сразу же начиналась рвота. Он даже пить боялся из-за этого. Дошло до того, что друзья, видя его мучения, желали ему поскорее умереть. Тем не менее они нашли для него дрова и уголь и топили соседнюю комнату, потому что в его жилище не было печи. Благодаря этому в комнате больного поддерживалась нормальная температура. Успенский добился для литератора диетического питания (белый хлеб, немного мяса и рыбы). Друзья достали для него картошки (он ее не ел — отдавал матери и испытывал облегчение, зная, что она не голодает), теплые вещи и поставили радио. Денег у Казачинского почти не было. Литфондовский чиновник в Москве категорически отказал в помощи, но при этом отметил, что если бы Литфонд получил распоряжение, например, от М. Храпченко, то пособие было бы выдано. Брунштейн обратилась к руководителю Комитета по делам искусств, но понимания не нашла. Друзья Казачинского просили приехавшую из Москвы Зуеву «стукнуть Литфонд по голове» [628] . Результата не последовало. Старания друзей не спасли молодого литератора.
628
Письмо А. Брунштейн неизвестному адресату // РГАЛИ. Ф. 2546. Оп. 1.Д. 136. Л. 3.
В 1943 году, описывая положение, сложившееся в Чистополе, К. Федин отмечал, что там была группа литераторов, находящихся под угрозой голодной смерти: Кейхауз (молодой переводчик) находился почти при смерти от обострения туберкулеза, Розенталь (переводчица) была в больнице по хирургическому поводу в полном истощении, Долинов («малоформист») два месяца находился в постели с внутричерепным давлением, потерей зрения, в полном истощении и с пролежнями.
В Чистополе жила эвакуированная семья болгарского писателя Людмила Стоянова, находившегося в фашистских застенках. Жила здесь и дочь Стоянова с годовалым ребенком. Безусловно, К. Федин хотел помочь им, как и другим писателям и членам их семей, но не всегда имел реальную возможность. Эпизод, произошедший в местном отделении НКВД, вывел его из равновесия. В сердцах он пишет: «Меня сегодня приглашают в НКВД и предлагают мне „законно или незаконно“ (так было буквально сказано!) позаботиться о питании дочери Стоянова. Районное НКВД, видите ли, разбирается в „болгарской литературе“, а я, писатель, у которого вышло в Европе больше двадцати книг, ни в какой „литературе не смыслю“» [629] .
629
Письмо К. Федина председателю комитета по делам искусств при СНК СССР Храпченко, ответственному секретарю ССП А. А. Фадееву, директору Литфонда Хмаре // Там же. Д. 601. Л. 32.
Некоторые писатели жили на грани голодной смерти потому, что не умели позаботиться о себе, собрать необходимые документы. В тяжелом положении находился М. Зощенко. Современники рассказывали, что, уже находясь в эвакуации в Алма-Ате, он страдал дистрофией. Одна из очевидцев событий Л. Чалова вспоминала: «Он сказал, что получает четыреста граммов хлеба, половину съедает, а половину обменивает на пол-литра молока и луковицу… „Кое-кто, конечно же, что-то там достает, но, ты же знаешь, я этого делать не умею“» [630] . Впоследствии выяснилось, что такое плачевное положение писателя было вызвано тем, что Зощенко не оформил бумаги на лимит.
630
Чалова Л.Такой он был… / Воспоминания о М. Зощенко. С. 342.
В эвакуации очень многое зависело не только от правительственных распоряжений, но и от расторопности и настойчивости местных писательских организаций. Так, в Ашхабаде в организации снабжения и в налаживании быта писателей большую роль сыграл Б. Кербабаев. Не без юмора, но с глубочайшим уважением вспоминал о нем А. Аборский: «Наш предприимчивый аксакал затевает экспедицию в Хорезмский оазис — за рисом. Экспедиция — это он же, в единственном числе. Требуются денежные средства, талоны на промтовары, вещи для обмена на рис. И он добивается всего необходимого для поездки в Хорезм… Перевалить груз в пяти-шести местах… нелегко, но если грузчиков под рукой не оказывается, аксакал на своей спине перетаскивет мешки с рисом, пшеницей и горохом. В Ашхабаде составляет комиссию: местком, литфонд, представительница от жен писателей. Они делят рис, горох…» [631]
631
Аборский А.Время оглянуться. М., 1988. С 44.