Повседневная жизнь старой русской гимназии
Шрифт:
12 ноября
Сегодня явился ненадолго в гимназию новый председатель Ш-ко. Это еще молодой человек, по-видимому, очень ловкий и дипломатичный, благодаря чему через шесть лет службы оказался уже на посту директора. Не будучи ретроградом по убеждениям (да и какой же умный человек может искренно исповедывать такие взгляды!), он в то же время прежде всего исправный чиновник, желающий быть на лучшем счету у начальства, а потому готовый энергично проводить в жизнь все его предназначения. В то же время он настолько умен, что не желает восстановлять против себя и общество. Например, при выборах в родительский комитет он сказал речь, которая сочувственно комментировалась местной либеральной прессой; но остались ей довольны и сторонники «ежовых рукавиц». Как отзовется его политика на нас, грешных, — поживем-увидим.
14 ноября
Говорят,
15 ноября
Дела с ученицами идут в общем ладно. Неприятные инциденты, конечно, случаются, но потом постепенно все «образуется» и снова входит в нормальную колею. С неделю назад я поставил, например, три одной пятикласснице Т-вой. Та, очевидно, не замечавшая многих ошибок, сочла себя обиженной (за четверть ей было четыре) и несколько дней «дулась» на меня. Но сегодня, наконец, «сменила гнев на милость» и стала снова дружелюбно улыбаться мне. Обидел я невзначай и другую пятиклассницу К-ву. В ту четверть ей из-за письменных работ вышло три, чем она была недовольна. В эту четверть устный ответ ее я оценил тоже тройкой, так как она слабо знала стихосложение. Тогда она ничего не сказала. Но, когда сегодня я вызвал отвечавшую вчера ученицу, чтобы спросить у нее старое (что я всегда делаю), К-ва вдруг запротестовала, т<ак> к<ак> у нее я будто бы не спрашивал старое, а она его «знает на память». Я пробовал возражать, что и у нее я спрашивал тоже не один урок. Но К-ва упорно твердила свое, имея, очевидно, в виду более давнее старое, которое я, может быть, и не спросил у нее. Потом, когда я, объясняя новый урок, стал задавать беглые вопросы то той, то другой ученице, К-ва на мое обращение к ней не стала отвечать. «К-ва сердится», — спокойно сказал я. Класс расхохотался. А К-ва через некоторое время уже начала улыбаться и сама стала подымать руку. Дело, значит, опять обошлось ладно.
16 ноября
Сегодня чуть не поссорился с «моими детьми», как их в шутку зовут мои коллеги, т. е. с VIII классом. Когда я пришел на урок методики, ученицы о чем-то оживленно спорили. Я начал, было, говорить с одной из них о деле. Остальные же так шумели и кричали, что ничего не было слышно. Это, наконец, взорвало меня, и я, перекрикивая их, резко заметил им, что это безобразие, что они не умеют себя вести. Надо было распределить пробные уроки на ту неделю. Два урока по объяснительному чтению (это еще первые в нынешнем году) пришлось передвинуть на несколько дней ближе, но так, что до первого из них оставалось все-таки три дня. Поэтому я предложил давать их тем же двум ученицам, которые еще раньше взяли себе этот материал, тем более одна из них чуть не неделю назад начала работать над конспектом; а у другой статья была разработана в классе. Но те вдруг закапризничали и отказались давать в указанные дни, считая срок для подготовки слишком коротким. Одна же из них стала говорить, что и вообще она не намерена давать первой, хотя раньше соглашалась на это. Я, раздраженный этой выходкой, заявил, что тогда они теряют право на этот материал, и предложил всему классу, не пожелает ли кто давать уроки в эти дни. Но ученицы, раньше все стремившиеся записаться на объяснительное чтение, теперь не соглашались начинать урок на этот материал. Ничего не добившись от класса, я раздраженно сказал, что если так, то добровольного распределения материала больше не будет, и уроки будут даваться по назначению преподавателя. Вдруг встала одна ученица и заявила, что она согласна давать урок. За ней согласилась и другая. Ученицы, видя, что эти двое хотят выручить класс, стали говорить, что лучше бы взялись за это дело «более сильные». Я сказал на это, что П-ва не хуже других, т<ак> к<ак> за первый урок имеет четверку. Тогда, сознавая, что П-вой все-таки давать будет труднее, многие обрушились на двух отказавшихся давать урок. Те, видимо, были смущены. Я же, к тому времени уже успокоившись, предложил прекратить дальнейшие разговоры, т<ак> к<ак> материал уже распределен. Следующий урок был у меня тоже в VIII классе. Я весь час рассказывай им по педагогике о представлениях. Ученицы внимательно слушали и записывали. А когда дело дошло до иллюзий и я стал иллюстрировать свой рассказ примерами из жизни и из литературных произведений, класс оживился. Потом шла речь относительно общих представлений, которые часто заменяются то единичными представлениями, то представлениями букв данного слова; я стал экспериментировать с ученицами, прося их представить то «дом вообще», то «человека вообще». Весь класс стал дружно работать. заинтересовавшись этим. Одна говорила,
18 ноября
Сегодня начальница получила письмо от одной из учениц VIII класса, которое я и привожу как характерный документ, ярко говорящий о том, в каких условиях приходится жить и работать некоторым из наших учениц. Вот это письмо: «Я долго не решалась Вам писать, но наконец не стало сил дольше терпеть. З. И., я опять обращаюсь к Вам с большой просьбой. Помогите мне, прошу я Вас. Не могу я жить дома. Я Вам расскажу — почему. Живем мы теперь в малюсенькой квартире, — мне совершенно негде заниматься. Как Вы сами знаете, я хочу заниматься. Прихожу я домой часов в 7 вечера усталая и голодная, а тут крики, шум, негде учить уроки: у нас ведь кроме меня 6 человек… Так вот в чем заключается моя просьба: не устроите ли Вы так, чтобы мне выдавали пособие от Общества воспомоществования, хотя столько, чтобы заплатить за комнату. Я бы тогда ушла от наших. А на одежду и стол я, может быть, и смогу заработать… Так, пожалуйста, не оставьте моей просьбы без внимания. Мне и самой больно и тяжело попрошайничать. Ведь если будет так продолжаться, то я не знаю, что со мной будет. Пожалуй, придет такой момент, что дальше и идти будет некуда… Вам, может быть, странным покажется, что я Вам пишу письмо, но поверьте мне, З. И., я не могу Вам сказать лично: уж так мне тяжело говорить об этом. Хоть и поплакать, так уж пусть никто не видит… У меня только одна мысль, чтобы Вы поняли хоть немного мое горе.
Р. S. Лучше буду голодовать, но пропускать уроков не могу».
28 ноября
Давно уже не приходилось мне браться за дневник. Скопилось столько работы, что и дохнуть некогда. То какие-нибудь заседания, то советы, то репетиции ученического спектакля, то конспекты и конференции, то подготовка к урокам. Даже тетрадей некогда проверять, и их с каждым днем все больше и больше копится. Когда-то я разделаюсь с ними?
Бывали за это время и тяжелые минуты, когда, например, я однажды обидел до слез одну восьмиклассницу, плохо знавшую урок, и в результате этого два дня ходил как в воду опущенный. Но больше, пожалуй, было приятных моментов. Отрадно то, что ныне нет того невыносимого мелочного гнета, который был в прошлом году, нервы педагогов спокойнее, а это благотворно действует и на ход учебных занятий. Самое дело мне с каждым годом все больше нравится. Временами я прямо влюблен в него. С интересом готовишься к урокам, стремясь как можно лучше передать все эти знания своим ученицам.
С интересом обыкновенно и рассказываешь урок. Одно худо, что нет совсем времени не только для себя лично, а хотя бы даже для дальнейшего расширения и углубления своих знаний в области преподаваемых предметов. Новый председатель, желая оживить преподавание, подложил на недавнем совете ввести рефераты в праздничные дни. Затея, конечно, симпатичная. Но осуществлять ее придется опять-таки тем же словесникам, которые и без того больше всех завалены работой. Сначала бы лучше разгрузили нас, да дали немного простора для нашей инициативы, а там до этих новых идей мы и сами не хуже председателя добрались бы.
30 ноября
Недавно пришло известие, что одна из моих бывших учениц Л-я, учившаяся второй год в Питере, покончила с собой. Это была на редкость одаренная девушка. Умная, начитанная, развитая и, сверх того, с музыкальным талантом. И вдруг такая ранняя и трагическая смерть. Да притом еще на романтической почве. Сколько, по-видимому, было у нее данных, помимо любви; и все-таки она, едва достигнув 20 лет, ушла из жизни. Не яркий ли это пример той душевной пустоты и той болезненной надломленности, которые создают наше «безвременье». И как жаль, когда жертвой этих условий делаются такие богато одаренные натуры!
А как развинчено современное учащееся поколение, это прямо поразительно. Сегодня, например, одна восьмиклассница получила письмо от своей подруги — курсистки, которая жаловалась на разочарование в жизни, толкающее ее на самоубийство. Это до истерики расстроило получившую письмо ученицу. Она поделилась его содержанием с другими; и те тоже совершенно расстроились, т<ак> к<ак> курсистка, пославшая письмо, только весной оставила нашу гимназию. В результате на четвертом уроке восьмиклассницы уже с трудом могли отвечать урок. Одна из них вышла из класса и угнала в коридоре в обморок. Началась беготня, отваживание. На пятом уроке я должен был заниматься со словесницами. Осталось и несколько «вольнослушательниц», заинтересовавшихся биографией Л. Толстого. Но заниматься не пришлось. Едва я начал рассказ, как одна сорвалась с места и со слезами бросилась к дверям, за ней другая, третья. Пришлось прервать урок и отпустить весь класс домой.