Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков
Шрифт:
И когда эн Раймон де Кастель Руссильон услыхал кансону, которую сложил Гильем для жены его, он призвал Гильема явиться к нему как бы для беседы довольно далеко от замка, и отрубил ему голову, и положил ее в охотничью сумку, а сердце вырезал из тела и положил вместе с головой. Вернувшись же в замок, он приказал изжарить сердце и подать его на стол жене, и заставил ее съесть его; а она не знала, что она ест. Когда же кончила она есть, встал эн Раймон и сказал жене, что съела она сердце эн Гильема де Кабестаня, и показал голову, и спросил ее, пришлось ли сердце Гильема ей по вкусу. И она как услышала, что он ей сказал, и увидела голову эн Гильема, и узнала ее, то, отвечая ему, сказала, что сердце было такое хорошее и вкусное, что никогда никакая пища и никакое питье не заглушат у нее во рту вкуса, который оставило сердце сеньора Гильема. И тогда кинулся на нее эн Раймон с мечом, она же побежала от него, бросилась с балкона и разбила себе голову.
Стало это известно по всей Каталонии и во всех землях короля Арагонского, и король Альфонс и все сеньоры тех мест погрузились в великую скорбь и великую печаль по поводу смерти эн Гильема и дамы его, которую эн Раймон столь гнусно умертвил. И собрались сородичи Гильема и дамы, и все куртуазные рыцари той округи, и все влюбленные, и объявили ему войну не на жизнь, а на смерть. И король Арагонский, узнав о смерти дамы и рыцаря, схватил Раймона, опустошив замок его и владение, а тела Гильема и дамы его положить повелел в гробницу, воздвигнутую перед входом в церковь города Перпиньяна, богатого града на равнине Руссильонской, что во владении короля Арагонского. И долгое время все куртуазные рыцари и дамы Руссильона
Жизнеописания, с. 240–246
Вы уже слыхали о мадонне Марии Вентадорнской, как о наиславнейшей из дам, когда-либо живших в Лимузене, много творившей добра и бежавшей всякого зла. Во всех деяниях своих она руководствовалась законами вежества, и никакое бездумие не подбивало ее на необдуманные поступки. Одарил ее Господь прелестью лица и изяществом, коим не требовалось никаких прикрас.
Между тем Ги д’Юссель, как уже слыхали вы в песне «Я, злая Дама, прогнан Вами с глаз…», лишился своей дамы и пребывал в великой тоске и кручине. Долгое время не пел и не слагал он песен, отчего все достойные дамы округи той скучали, а больше всех мадонна Мария, ибо ее-то Ги д’Юссель и славил во всех своих кансонах. Графу же Марки по имени эн Уго ло Брюн, бывшему ее рыцарем, оказывала она всю любовную честь, какую может дама оказать рыцарю своему.
И вот однажды, когда граф Марки проводил с нею время в куртуазном ухаживании, вышел и у них спор. Граф утверждал, что всякий истинно влюбленный, доколе он даме своей верен, и ежели дама любовь свою ему отдала, рыцарем его избрав или другом, столько же власти имеет над дамой своей, сколько и та над ним. Мадонна же Мария отрицала, что друг может иметь над нею власть. Случилось тогда же быть при дворе мадонны Марии эн Ги д’Юсселю, и та, желая вернуть его к песням и усладам, сложила строфу, в которой вопрошала его, может ли друг дамы иметь над нею столько же власти, сколько она над ним. Так вызвала его мадонна Мария на куртуазное прение, и сложили они такую тенсону:
Ги д’Юссель, сердит мой упрек: Почему, о пенье забыв, Вы молчите? Талант Ваш жив, И к тому же Вы любви знаток; Так ответьте, должно ль даме в обмен На страстность представленных другом сцен С ним столь же страстный вести разговор? С такой точкой зренья возможен спор. На Мария, изящный слог Позабыт мной, как и мотив Сладостный, но на Ваш призыв Я откликнусь десятком строк: Итак, дать обязана Дама взамен Любви — любовь, ту назначив из цен, Чтоб равенство соблюдал договор Без счетов, кто кем был до этих пор. Ги, влюбленный, подав намек Даме, должен быть терпелив И благодарить, получив Милость в должном месте в свой срок; Пусть просит, не поднимаясь с колен: Она — и подруга, и сюзерен Ему; превосходство же ей не в укор, Поскольку он друг ей, но не сеньор. Дама, или Вам невдомек, Что учтива, как друг учтив, Дама быть должна: ведь порыв Одинаковый их увлек; Если ж попала к нему она в плен, Пусть подчиняется, из-за измен Не начиная с возлюбленным ссор, — Должен быть весел всегда ее взор. Ги д’Юссель, но свершить подлог Может всякий, кто сердцем лжив: Вот влюбленный, руки сложив, Молвит Даме, упав у ног: «Молю Вас мне выделить в сердце лен!» Поднимут же — буркнет: «Любовь — лишь тлен!» Кто нанят слугой, не будь столь хитер, Чтоб хозяин с тобой делил свой двор! Дама, Вы лишь то, сколь жесток Нрав Ваш, явите, прав лишив Друга, с кем — сердца ваши слив — Одарил Вас поровну рок; Хотите ль, чтоб он пред Дамой согбен Стоял всю жизнь и не ждал перемен? Признайтесь, что мысль такая — позор, Он равен любой из ваших сестер.Жизнеописания, с. 119–120
(Амор, посетивший Гильема, на время погрузил его в любовное забытье)
Любовь, свой нанеся визит 2170Гильему, возвращает телу Рассудок; предается делу Дневному вновь оно; светло, Хоть веки смежены, чело И все лицо, столь ярок пыл Зари; когда же он открыл Глаза, сияя, солнце встало. Гильем прекрасен, щеки алы. Из мест, где был, выходит он, Как будто удовлетворен, 2180Что отдохнул, трудом тяжелым Измучившись, и встал веселым. Слуга так плакал, что потоки Слез замочили лоб и щеки Гильемовы. «Сеньор, вы спали Так долго, что в большой печали Я был», — он молвил и утер Глаза салфеткою. Сеньор Ему в ответ: «Твоих скорбей Источник — в радости моей». 2190Впрямь, то, что в горе ты великом, Напрасно выражать лишь криком, Рубаху и штаны Гильем Надел; на беличью затем Накидку сел он у окна. По руку правую стена Той башни. Смотрит, обуваясь, Он на нее не отрываясь; Одет изящно: на ногах Не башмаки, но в сапогах 2200Любил ходить он остроносых, Должно быть, из Дуэ привез их. Не станет шерстяных чулок Носить, коль не обтянут ног. Он ахи испускал и охи И прибавлял при каждом вздохе: «Держать ее в плену — злой грех. О, существо прекрасней всех, Достоинств редких средоточье. Не дайте умереть, воочью 2210Узреть вас перед тем не дав!» Велит нести кафтан. Стремглав Бежит за ним слуга, в ком толку Не на одну б хватило пчелку, Кто деятельней и живей, Чем ласочка иль муравей. Принесен таз с водой. Сперва Гильем умылся; рукава Затем пришил изящным швом Иглой серебряной; потом 2220Накинул плащ из шерсти черной И оглядел себя — зазорный Не мог замечен быть изъян В наряде тех, кто шел из ванн.(Гильем вместе с хозяином гостиницы отправляется в церковь)
Тут входит Пейре Ги как раз: «Сеньор, дай бог, чтоб всякий час Дня, доброго уже вначале, Был добр для вас. Вы рано встали! А мессу между тем поздней Начнут: быть пожелав на ней, 2230Опаздывает госпожа». Гильем ответствует, дрожа: «Пойдемте лучше прямо в храм И совершим молитву там, А после воздухом подышим, Покуда звона не услышим». — «Не откажу, — тот молвит, — славный Сеньор, вам в этом; в мере равной Во всем, что вам придет на ум». Гильем хранил в одной из сум 2240Дорожных новый пояс: в пряжке, Французской ковки, без натяжки На марку серебра почти, Коль на весы ее снести. На славу пояс был сработан, Хозяину его дает он. Тот кланяется куртуазно: «Сеньор, столь дар несообразно Богат ваш, помоги мне Бог, Что буду думать, чем бы мог 2250Вас отблагодарить: роскошен Подарок, я им огорошен. Словно гостинец новогодний, Он всех полней и превосходней: С массивной пряжкой вещь из кожи Ирландской(В храм приходит Фламенка в сопровождении своего ревнивого мужа эн Арчимбаута)
Гильема сердце сильно бьется, Никак он дамы не дождется. Он видит в каждой новой тени, Пересекающей ступени, Эн Арчимбаута. Люди в храме Выстраиваются рядами. Но вот вся паства подошла И третьи бьют колокола, 2440 И тут-то после всех возник В дверях безумец, видом дик, В щетине, ряжен как попало, Рогатины недоставало, Чтоб стал он чучелом вполне, Какое ставят на холме Крестьяне против кабанов. И рядом с тем, чей вид таков, Красавица Фламенка шла, Хоть сторонилась, как могла, 2450Настолько был ей гадок он, Вот стала на порог — поклон Отдать смиренный. В этот миг Гильем Неверский к ней приник Впервые взором — хоть плохая Была возможность; не мигая, В томленье, на судьбу в обиде, Вздыхал он, черт ее не видя. Но тут Амор шепнул: «Ее Спасти — намеренье мое. 2460Но покажи и ты свой норов, Однако не бросая взоров, Чтоб не заметил кто-нибудь. Я научу, как обмануть Ревнивца так, чтоб проклял он Тот день, когда на свет рожден. И за вуаль, и за тебя Я отомщу». Гильем, скорбя, Поскольку дама в то мгновенье Зашла в закут, стал на колени. 2470Священник начал Окропи мя, Гильем, призвав Господне имя, Прочел весь стих; клянусь, доселе Здесь ни читали так, ни пели. Священник с клироса к народу Сошел, ему крестьянин воду Свяченую принес, и он Направо двинулся, в загон Эн Арчимбаута. Пеньем всем Вдвоем с хозяином Гильем 2480Руководил; но были зорки Его глаза, и вид каморки Сквозь узкий ход ему открыт. Иссопом капеллан кропит, Лия подсоленную влагу Фламенке на голову, благо Открыла волосы сеньора, Чтоб омочить их, до пробора; И кожа у нее была Нежна, ухожена, бела. 2490Горели волосы светло, Поскольку в этот миг взошло Любезно солнце и по даме Скользнуло беглыми лучами. Гильем, хотя узрел лишь малость Сокровища — Амора шалость, — Возликовал в душе, столь славен Был signum salutis [310] и явен.310
Знамение спасения; приветственный знак.
Фламенка, с. 70–72,72—75,79–80
ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ ПРОТИВ АЛЬБИГОЙЦЕВ