Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
Шрифт:
Нападение, как правило, сопровождалось физическим насилием, целью которого было лишение жертвы возможности сопротивляться. Так, канцелярист Духовной консистории Иван Яковлев в Сыскном приказе рассказал: «…сего 1746 году марта против 5 числа в час ночи шел я из оной консистории в дом свой, и как буду против кузниц, что на Болоте х Конной плащатке, напали на меня воровские люди три человека, били меня и увечили смертными побои, и глаза снегом мне засыпали». Вышеупомянутого архивариуса Сыскного приказа Нефеда Попова трое преступников «били смертно кулачьем, також и топунками», а затем приставили к его горлу нож, оставивший рану «длиною на вершок» [506] .
506
Там же. Оп. 2. Кн. 392. Л. 18–19, 31.
Добычей грабителей становилось содержимое карманов жертв, а также некоторые предметы их гардероба. 18 декабря 1743 года купец 2-й гильдии Тимофей Михайлов сын Точильщиков, возвращавшийся домой за Покровские ворота,
507
Там же. Ф. 931. Оп. 3. Кн. 1645. Л. 550; Ф. 372. Оп. 2. Кн. 392. Л. 31.
Во времена Ваньки Каина московские грабители настолько обнаглели, что совершали нападения не только по ночам, но также по вечерам и даже средь бела дня. Так, «фабричный» Матвей Тарыгин, пойманный Каином ночью 28 декабря 1741 года в воровском притоне на Москворецкой улице, на допросе признался, что недавно ограбил «в вечерний благовест» {55} некоего «прохожего пьяного человека» возле Москворецких ворот, в одном из самых людных мест Москвы! [508] Зимним днем 1749 года возле Арбатских ворот при полном равнодушии прохожих и местных лавочных сидельцев был ограблен личный камердинер великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III. Этот случай послужил основанием для именного указа Елизаветы Петровны от 13 февраля того же года:
508
См.: Там же. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 27–27 об.
«Ея Императорскому Величеству известно учинилось, что в Москве от людей господских чинятся великие своеволия — не только ночью, но и днем проезжих бьют и грабят, что и недавно случилось комнаты Его Императорского Высочества государя Великого князя камердинера Степана Карповича: в самых Арбатских воротах незнаемо чей лакей, выскоча из-за угла, бил кулаками и дубиной, и рвал с плеч епанчу, которой хотя отнять не удалось, однако сорвав с шеи платок и из кармана с деньгами кошелек, ушел, что тутошние лавочники и проезжие видели, а вспоможения ему никакого не учинили, хотя же он, Карпович, и караул кричал… Того ради Ея Императорское Величество указала… чтоб впредь такие своевольства пресечены были… во всей Москве публиковать, а обывателям с подписками объявить, ежели где таковые наглости от кого произойдут днем и ночью, то находящимся в тех местах обывателям и проезжим людям, при ком то случится, тех озорников ловить и до убийства, и драки, и грабежа не допущать, а имая, под караул отдавать на съезжие дворы и в Главную полицию. Буде же оные такого защищения чинить не будут, самих брать под караул и штрафовать по указам без всякого упущения» [509] .
509
ПСЗ. Т. 13. № 9574. С. 10–11.
Возымел ли этот указ какое-либо действие на московских грабителей, а также на свидетелей их преступлений, сказать сложно. Но сам эпизод ограбления днем в оживленном месте личного камердинера великого князя и факт появления именного указа императрицы, часто приезжавшей со своим двором в Москву, красноречиво свидетельствуют о крайне низком уровне защищенности московских обывателей от грабителей.
Домовые кражи
Двадцать второго января 1742 года в Московскую полицмейстерскую канцелярию была подана челобитная жены капитана Ивана Гаврилова сына Оловянникова Анны Семеновой дочери: «…двор наш имеетца за Москвою-рекою в приходе церкви Николая Чудотворца, что в Пыжове. И сего генваря против 21 числа в ночи незнаемо какие воровские люди покрали в том доме из кладовой светлицы всякие пожитки и святые иконы, платья, посуду серебряную, медную и оловянную, а что чего порознь покрадено, о том по усмотрению их подано будет от них прошение впредь, а ныне вскорости того всего именно объявить невозможно» [510] .
510
РГАДА. Ф. 931. Оп. 3. Кн. 1712. Л. 45.
Вскоре главные участники этой кражи — монастырский крестьянин Афанасий Шаров, беглый солдат Алексей Лебедев и беглый рекрут Тимофей Коршунов — были схвачены доносителем Иваном Каином и на допросах признались в совершении множества аналогичных
Всё началось со встречи профессиональных воров Шарова, Лебедева и Коршунова на Полянке в кабаке, который в народе назывался «на Голиках». Они выпили по чарке вина и стали обсуждать свои преступные планы. Шаров рассказал приятелям, «что де он усмотрел за Москвою-рекою в приходе церкви Николая Чудотворца, что словет в Пыжеве, за Кузнецами в переулке двор… в котором… имеется пожитков многое число».
Пропустив еще по чарке, приятели втроем отправились «к вышеописанным хоромам», где внимательно осмотрели место будущего преступления. Сам двор находился на Большой Ордынке, а помещение кладовой палаты выходило окнами в безлюдный переулок, и его окна, хотя и были закрыты ставнями, располагались низко, на уровне человеческого роста. Идеальные условия для совершения кражи!
Злоумышленники решили не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер стали готовиться к предстоящей краже. Они пригласили для участия в ней еще троих «мошенников» — бежавшего из ссылки Матвея Корнеева, «фабричного» Тимофея Иванова и Данилу Степанова. Дожидаться ночи решили у Лебедева, который нелегально снимал угол совсем близко от места преступления — в приходе церкви Живоначальной Троицы, что в Вешняках.
С наступлением глубокой ночи, выпив еще немного для храбрости, шестеро преступников вооружились двумя ножами и отправились к Большой Ордынке, освещая себе дорогу фонарем, «в котором была с огнем свеча». Двое остались караулить в переулке, а четверо нырнули к окнам «светлицы» с закрытыми ставнями. Афанасий Шаров мастерски «в середине ставня ножом прорезал скважину и в тою скважину рукою… у того окошка отпер запирку, и оной ставень растворили, и… подняли половину окончины». В помещение залезли двое «мошенников» с фонарем, а двое других остались ждать снаружи возле открытого окна. Помешкав некоторое время, злоумышленники стали передавать сообщникам через окно оловянную и медную посуду, всякую одежду, образа с золотыми и серебряными окладами и пр. [511]
511
См.: Там же. Ф. 372. Оп. 1. Д. 688. Л. 78–83.
Капитану Оловянникову и его супруге повезло: похитители их имущества вскоре оказались за решеткой, а многие украденные вещи были быстро найдены и возвращены. Десятки же других московских обывателей, ставшие жертвами московских воров, специализировавшихся на домовых кражах, тщетно ждали возвращения своего похищенного имущества.
Так, 7 января того же года в Сыскной приказ подал челобитную Сидор Иванов сын Лашин, служитель мичмана морского флота Ивана Григорьевича Бутурлина: «…сего генваря 5 числа нынешнего 1742 году в ночи с московского помещика ево двора, которой имеетца за Пречистинскими вороты в Земляном городе в приходе церкви Пресвятые Богородицы, что в Остожье, покрадено воровскими незнаемыми людьми помещика ево разных пожитков, а именно часы стенные медные небольшие с гирями цена двенадцать рублев…» и пр. 12 января в Московской полицмейстерской канцелярии бил челом служитель действительного статского советника Ивана Антоновича Черкасова: «…сего генваря против 9 числа в ночи из дому оного господина ево незнаемо какие воровские люди, выломав у сеней окошко, покрали коробку, в которой было денег и прочих пожитков, а именно: денег двадцать рублев, колечко золотое цена три рубля, четыре перстня серебряные, в том числе один с печаткой гладкой, другой с сердоликом гладким, третий вызолочен с камнем лазоревым по сторонам жемчужины, четвертый с камнем малиновым цена три рубли, серьги серебряные и изумрудные по сторонам по две жемчужены цена два рубли…» и пр. 16-го числа в той же Московской полицмейстерской канцелярии жаловался оброчный крестьянин Александр Герасимов: «…жительство я имею за Яузой-рекой в приходе церкви Николая Чудотворца, что на Ямах, своим двором, возле которого ево двора имеетца лавка ево, в которой производитца всякой мелочной торг. И сего генваря против 8 числа воровские люди с улицы, выломав у той лавки доски, покрали, а что чего покрадено, о том сообщаю реестр» [512] и т. д.
512
Там же. Ф. 931. Оп. 3. Кн. 1712. Л. 13 об.-14, 21; Ф. 372. Оп. 2. Кн. 411. Л. 1.
По переписным книгам 1737–1745 годов в Москве числилось 12 525 дворов. Почти все частные владения были обнесены заборами и состояли из нескольких помещений — жилых палат и светлиц, кладовых, выходящих на улицу торговых лавок и пр. Некоторые московские дворы, принадлежавшие «знатным господам», представляли собой крупные усадьбы. В Китай-городе в переписной книге 1742 года значился 171 двор, владельцами большинства из них являлись церковнослужители, купцы и мелкие чиновники. Но более половины общей площади китайгородских дворовых мест приходилось на 27 дворов высшей родовой и чиновной знати — начальника Тайной канцелярии А. И. Ушакова, князя М. В. Долгорукова, графа Г. П. Чернышева, князя Н. А. Голицына, графини М. И. Скавронской, князя К. Д. Кантемира и др. [513] Такие богатые владения, густо населенные дворовыми, включали в себя комплекс строений: каменные господские палаты, деревянные светлицы дворовых, каретные сараи, конюшни, кладовые помещения и пр. В них хранилось множество имущества — наличные деньги, украшения, посуда, дорогое платье, мебель и пр.
513
См.: Сытин П. В.Указ. соч. Т. 1. С. 274–276; Переписные книги города Москвы… Т. 1. С. 25–28.