Повседневный репертуар «Погорелого театра». Полное собрание сочинений клуба «Клуб». Том VI

Полушкин Афанасий

Гор. Баста…

Баста. И перестань меня звать папкой на латыни. (Быстро выходит из комнаты.)

Гор (встает и начинает одеваться.) Зря ушел из школы… Да я падал, приходя домой, весь первый учительский год. Падал и спал. Чесался по ночам. Потом привык. Стал меньше уставать. Стал получать даже какое-то удовольствие от уроков. Нет, не от уроков. Необъяснимое, незаметное почти, на грани минутного счастья удовольствие от улыбок учеников при встрече. Вот же они, вот люди, которым ты небезразличен. Они тебе улыбаются – значит, ты есть,

значит, ты хороший, полезный, любимый. А уроки… Кто из нормальных детей приходит в школу учиться? Туда идут встретиться, потусоваться. Обменяться играми, дисками. Влюбиться. Рассориться, подраться, помириться. Учитель для них что-то вроде мухи – жужжит все время, лезет то в глаза, то в уши, а ни прогнать, ни отмахнуться. Главный сон любого учителя, главный кошмар, я в этом уверен, – это когда ты приходишь в класс, начинаешь урок, а тебя никто не слушает. Никто, ни один человек. А наяву ничуть не лучше. Заставить тебя слушать – легко, заставить понять – практически невозможно. Десять лет я видел тоску бестолково запиханных знаний в глазах своих учеников. Десять лет я ее изводил. И вот когда решил, что я профессионал, что могу увлечь детей, дать им… не знания, нет – что-то важное для этой жизни, вот тогда меня и накрыло. Я стал относиться к детям в школе, как… ну как… к родным, что ли. Мне понадобилось их внимание не к предмету, а ко мне. Я стал на них обижаться. Хорошо хоть, сам понял, что становлюсь истеричной классной дамой, что надо уходить. И Баста тогда… А кстати, кому я это говорю? Ау, собеседники! (Уходит.)

Слышно, как щелкает замок, открывается и закрывается входная дверь. Тут же Баста входит в комнату, берет в руку телефонную трубку. Собирается звонить, но не решается. Какое-то время ходит по комнате с телефоном в руке, потом кладет его на какой-нибудь предмет обстановки, садится и замирает. Как статуя.

Сцена четвертая

Стильная квартира Шаи. Долгий звонок в дверь. Потом стук. Появляется заспанный Шаи. Идет открывать. Возвращается с Гором.

Шаи. Откуда ты взялся?

Гор. Ты, похоже, чем-то расстроен.

Шаи. Не чем, а кем. Тобой.

Гор. И как-то негостеприимен…

Шаи. В два часа ночи?

Гор. Ну, стучать-то я начал в половине второго.

Шаи. Слушай, Гор, ты знаешь, что такое телефон?

Гор. Конечно. Это такая коробочка. Если нужно кому-нибудь быстро соврать, нет ничего проще: говори в коробочку, никто не увидит. Можешь показывать язык, ковырять пальцем в носу или еще где, а человек с другой коробочкой будет думать, что ты внимательно его слушаешь, киваешь так серьезно. Вникаешь, одним словом. А мне сейчас нужно что-то реальное. «Руку протянуть и в глаза взглянуть». Или что-то в этом роде.

Шаи. Шел бы ты к Бесу.

Гор. Не могу. Его нет в городе. Он снова в поиске. Точнее, возвращается к базовым основам своей жизни.

Шаи. Базовые основы – тавтология.

Гор. Не для Беса. У него тавтология – норма жизни.

Шаи. Короче, он опять проводник на железной дороге. А как же все эти его дей-трейды, длинная позиция, короткая

позиция, зарождение фрактала, маржевый депозит, уровни Фибоначчи?

Гор. Это в ближайших планах. Но прогресс заметен уже сейчас. Раньше он возил людей. И люди, бестолково слоняясь по вагону с простынями и подстаканниками, все время мешали писать ему прозу, поэзию и эту, как ее, ну же…

Шаи. Драматургию.

Гор. Да! Эссеистику. А теперь он возит деньги. Это большой успех. Он еще не богатый, всемирно известный писатель, но деньги и литература уже соединяются в одном пространственно-временном континууме под названием «вагон».

Шаи. Значит, он по-прежнему пытается решить все проблемы одним пнем?

Гор. Это как?

Шаи. Да было как-то. Давным-давно. Без тебя. Бес, Баста и я собрались на шашлыки. А день подобрался какой-то невнятный. Дождь моросил. Лесок к тому же утоптан был донельзя. Сухой веточки не найдешь. Походили мы с Бастой, поискали дровишек, замерзли, выпили по рюмочке, стоя на полянке, и решили уже обратно отправляться, как видим: сквозь кусты продирается Бес с огромным трухлявым пнем в руках. Он его откуда-то выдрал прямо с корнями. «Ребята, – говорит, – сейчас решим все проблемы одним пнем: и согреемся, и шашлык пожарим».

Гор. И пожарили?

Шаи. Нет.

Гор. Почему?

Шаи. Пень не загорелся.

Гор. Что-то у нас с тобой пень тоже не загорается…

Шаи. Водки, что ль, налить?

Гор. Ну, радости у тебя в голосе я еще не услышал, но глубокомыслия в словах чуть-чуть добавилось. Можно и водки. А можно чего-нибудь, что сам любишь.

Шаи. Значит, вина.

Они выпивают так, что видно: это давний и отработанный ритуал. Им нравится его тщательно воспроизводить. В дальнейшем они пьют понемногу, но с чувством ритма.

Гор. Вот с каким вопросом пришел я к тебе, Шаи, хранитель вина и властитель судеб.

Шаи.…

Гор. Ну!

Шаи. Что?

Гор. Реплику дай!

Шаи. Внимательно тебя слушаю.

Гор. Шаи, ты переводчик.

Шаи. Это вопрос?

Гор. Нет.

Шаи. Утверждение?

Гор. Нет. Это вступление.

Шаи. Вступай скорее, спать хочется.

Гор. Мог бы хотя бы сделать вид, что тебе интересно.

Шаи. Мне неинтересно, но ты рассказывай. Иначе мне вообще не стоило просыпаться.

Гор. Ну вот. Сбил с мысли.

Шаи. Значит, один полезный поступок сегодня у меня уже есть. Давай-давай, не стесняйся.

Гор. Я хотел сказать, что ты мог бы мне кое-что в моей жизни мне же перевести. По-дружески.

Шаи. Гор, ты неправильно понимаешь дружбу. То есть ты ее понимаешь так, как большинство наших соотечественников. Друг, по-твоему, – это тот человек, которого можно за здорово живешь нагрузить своими проблемами, выслушать от него кучу утешительного вранья, потом напиться с ним до поросячьего визга, обстучать ему пятак своими копытцами, а под конец обслюнявить с ног до головы.