Повстанчик
Шрифт:
— Улепетывал бы ты отсюда, Фомка, no-добру — по-здорову. Все равно нам каюк придет. Глупость наша кончиться должна, а ты невинно пострадать должен.
— Да как я уйду-то? — спросил Ларька, перестав корчить «Фомку».
— Ты по совести мне скажи, зачем ты пришел-то к нам? — шепотом спросил Илья.
— Да кобылешку искал, — смеется Ларька.
— А ты не хомутайся, правду сказывай.
— Как я бандиту правду скажу?
— Нешто я бандит?
— С волками живешь, — не по-собачьи же лаешь.
— А ну их к черту всех! Живодеры они.
— Да я вижу, брат, что ты не из волчьей породы.
— Я видишь, так скажи ты мне пожалуйста. Я ведь в лесу-то здесь ничего не знаю. Что делают с такими, как вот я, примерно, ежели они сами явятся ко властям и чистосердечно раскаются. Я уж не о бандитстве говорю, потому, как я ни капли здесь чужой крови не пролил, окромя комарьей, а о том, что из колчаковской армий не явился ко властям по дурости своей. Меня наши-то варнаки застращивают, будто расстреливают на месте, хоть и покаешься. Как парень?
— Нет, Илья, не слушай никого. Это нам хорошо известно, что наказать накажут, расстреливать — ни-ни.
— Правда?.. — обрадовался Илья.
— Правда, правда. У нас в селе двух этаких посадили в тюрьму, а потом они по воле на работе ходили. Числятся в тюрьме, а ходят по воле.
— Ну, спасибо тебе, что успокоил меня. Теперь ты скажи мне про свое дело, — зачем ты…
Илья не договорил. Ему представилась интересная картина. Одна из лошадей вдруг бросилась к Ларьке на его тихий, какой-то особенный свист и начала тихо радостно ржать и тереться красивой мордой о щеку Ларьки…
Ларька радостно плакал и, как безумный, целовал морду лошади, крепко сжимая ее руками.
Илья понял и не стал больше ничего спрашивать Ларьку.
— Вот так зазноба у те тута, — умиленно бормотал он.
— Боялся я, что выдаст он меня, шельмец, — смеялся сквозь радостные слезы Ларька, кивая на Карьчика. — Не подходил к нему, лицо отворачивал от него, а заметил его с первого же дня.
— Знамо выдал бы, — это умная скотина, первый друг человека, — сказал Илья и, помолчав, прибавил:
— А ты ночью крой на своем Карьке. Я уж так и быть пособлю тебе. Не погибать же тебе с нами.
— Спасибо Илюша, — ответил Ларька, благодарно взглянув на Илью. Воспользовавшись случаем, он вызнал у Ильи, что рыжий и есть сам Гришка Чайкин, а востроносик — его помощник.
В ту же ночь с помощью Ильи Ларька выбрался за «Бородатую согру», где верстах в двух от него был привязан Карьчик. Еще с вечера, хотя и довольно поздно, Илья отправился с Ларькой на водопой и, пока Ларька купал лошадей, Илья отвел в условленное место Карьчика и привязал там. Ночью он посадил Ларьку на Карьчика и, сунув ему за пазуху краюху хлеба и мяса, направил домой.
Когда Ларька сел на коня и окончательно убедился, что Илья ему действительно друг, он наклонился с седла и тихо сказал:
— Будешь на воле, спроси Камышенскую коммуну «Солнечный
— A-а! Так вот ты какой Фомка.
— А ты думал как? — Засмеялся Ларька. — Ну, прощай же, Илья. Спасибо тебе за все!
Ларька крепко сжал руку Ильи и помчался вперед. При лунном свете на соснах блестели его заметки, как новенькие полтинники. Скоро он выбрался на дорогу и помчался стрелой. Карьчик, наскучавшись по дому, летел, как на крыльях. Ларька все время нежно гладил его и тихо просил:
— Карюшка, сладенький мой, арбузненький, — не выдай!
И все же он был уверен, что ему не грозит опасность быть пойманным бандитами. Ночью его не хватятся. В ночь на таком самолете он будет далеко, а утром в эту сторону не кинутся, так как он выдал себя за коробихенского, из противоположной от Камышей стороны. Кроме того, бандиты днем не поедут в сторону коммуны. По всему их разговору Ларька понял, что они боятся комотрядов, стоявших в Камышах.
На рассвете он был уже далеко от «Бородатой согры».
В полдень он рискнул отдохнуть с часик и покормить коня, а затем поехал дальше. От волнения он даже забыл про хлеб, данный ему Ильей. Бояться ему нечего. Дороги он умел распознавать с величайшей способностью, но все же он волновался, быть может, представляя себе тревогу коммунаров.
Часам к трем-четырем он уже под'езжал к своему участку «Солнечный восход».
Сердце его радостью билось. Еще издали он услышал непрерывные звуки, похожие на набат. Знакомые звуки. Так били палкой или железиной в подвешенный к столбу сошник, когда созывали на еду или собрание членов коммуны. Но почему звонят, как в набат, долго и непрерывно.
Затем он увидел со стороны участка длинные шесты с пучками сгоревшей на них соломы.
— Это они думают, что я заблудился и потому бьют в сошник, а ночью жгут на шестах солому, чтоб вышел на звук и на свет, — подумал Ларька, зная это по опыту. В коммуне у них был такой случай.
Под‘ехав совсем близко, Ларька увидел, что все коммунары дома и одеты по праздничному.
— Значит сегодня воскресенье, — подумал Ларька.
Увидев Ларьку, под'езжающего верхом на Карьчике, коммунары загудели, как пчелы. Набат сразу оборвался…
Все кинулись навстречу прибывшему.
Ларька понял, что он наделал здесь немало тревоги и ему стало жаль близких ему людей. Однако же, радуясь удаче, он в'езжал в коммуну, как герой.
Ребятишки с визгом стащили его с седла, наперерыв и тормошили его.
Наташа с Георгием буквально тискали своего вернувшегося приятеля.
Мать с плачем припала к Ларьке и не выпускала его из своих об'ятий.
— Ну, ладно, мама, — солидно сказал, наконец, Ларька, стараясь высвободиться из ее об'ятий. — Я, ведь, жив и здоров, Карьчика нашел, так чего плакать-то?