Повторение пройденного… Былинки
Шрифт:
Лебеди
Биссектриса прошла неровно…
Все же поразительная это штука – память! Раньше я был уверен, что все мемуары высосаны из пальца; нанизывают мемуаристы на памятный островок свои придумки и выдают за действительность. Теперь же, когда воспоминания стали основой для «былинок», я диву дивлюсь, чего мы только не храним в своей кладовой бездонной! Думаешь – ушло, как дым в небо, и событие, и имя, и то, что встрепенуло душу когда-то, – ан нет, всплывают из незнамых глубин и люди, и фамилии, и встречи с ними – часто скоротечные, а иной раз годами тянувшиеся. И то интересно, что, если насильно захочешь вытащить, ничегошеньки не выйдет: память перескакивает на другое, и ты уже забываешь, о чем хотел вспомнить сначала.
Много лет работал я на заводе «Светлана», и устроила меня судьба-индейка в «спиртовый цех» № 7, где без этой проклятой жидкости по технологии обойтись не могли, а годы были «застойные», веселые были годы: пило начальство, пили рабочие, пили мужчины, пили женщины. Все пили. Не то что разбавленный от неразбавленного играючи различить могли – до градуса на язык крепость спирта определяли. Тут еще Горбачев «сухой закон» в стране ввел, и народ словно с цепи сорвался – пили, меняли, выносили домой горючую жидкость, она и валюту заменяла. Завод давал уверенность… в завтрашней опохмелке. Ко мне в конец цехового коридора даже начальство в юбилейные дни не стеснялось заходить – вирши заказывать, и я за два литра – такса! – нащипывал что-то примитивное, однако и оно проходило на их застольных собраниях:
Пусть нас не радует погода,Вселить пытаясь в сердце грусть.Но праздник ваш такого рода —Ему преграды нет. И пустьВаш день весенний будет ярким,Улыбками растопит снег,И лучшим для мужчин подаркомПусть станет ваш веселый смех.8 марта – праздник чудный —Цветов, как в сказочном саду.Умчались прочь заботы будней,Но жаль, что он один в году!Удивляюсь, как я в состоянии подпития умудрялся писать что-то членораздельное. Но что было – то было! – из песни слов не выкинешь.
Разбирая старые тетради, нашел много стихов-попыток, стихов-проб пера, признаний в любви, акростихов, каких-то набросков. Видимо, и тогда душа тянулась к перу; поэтом я не стал, но эти несовершенные экспромты помогли мне в будущей журналистской работе и ненадолго уводили из опостылевшей действительности: очень хотелось настоящей работы, но выбраться из болота седьмого цеха сил не доставало, да и некуда. Без блата, связей и партбилета, хотя и с университетским дипломом, дороги были закрыты напрочь. Так и катилась днем за днем жизнь – на работе – технический спирт высшей очистки, дома – он же с друзьями-подругами, а когда невмочь – листок бумаги с унылыми строчками:
Биссектриса прошла неровно,Вот и гложетВот маленькая зарисовка того времени:
Недавно помер Ваня, человек лет пятидесяти, с почерневшим от пьянства лицом, тихий и безотказный, человек со сломанной судьбой, которого не пришли хоронить даже собственные дети. То ли его убили, то ли не выдержало изношенное алкоголем сердце, – этого уже не узнает никто; нашли его, замерзшего, на улице с разбитым в кровь тихим лицом, как при жизни.
Он лежал у бочки из-под кваса у холодной улице в конце. Может быть, улыбка иль гримаса у него застыла на лице. Но лицо бумагой было скрыто с надписью «Не трогать мертвеца». И она скрывала деловито выраженье белого лица. Но его и так никто не трогал. Путь поспешно отмеряя свой, каждый молча шёл своей дорогой – мало ль кто лежит на мостовой? Лишь, остановившись на минутку и не обращаясь ни к кому, бабушка сказала: «Скоро сутки, как лежит он. Холодно ему». И куда-то дальше заспешила, видно, были у неё дела… От железной бочки спецмашина человека тихо увезла. Может, и обыденное дело на житейском сделалось кругу. Всё прошло. И только след от тела до поры остался на снегу…
За день до этого он подошел ко мне и похмельным шёпотом попросил налить «полтинник», как принято у нас говорить. Спирт у меня был, к Ване я относился хорошо, но почему отказал, не знаю. Он молча отошел…
И вот теперь меня неотступно мучает совесть: почему я не помог человеку? Творить добро, пока не поздно, творить, чтобы не загрызли муки совести, помогать человеку, если ты на это способен. Ване теперь уже не поможешь – земля ему пухом! – но случай с ним заставил меня понять, что главное в бренной жизни – никогда не отказывать человеку в беде. Тогда и тебе будут легче жить». 17.11.1983. Я привел эту запись, чтобы вы поняли, как же исказил сознание социалистический строй, перевернув с ног на голову понятия добра и зла.
Нет конца обезумевшей тризне.А тоска наши души прожгла.Всех, кого я любил в этой жизни,эта жизнь у меня отняла.Демон тризны все пуще ярится,нескончаемой местью грозя.Скоро что-то, конечно, случится,ведь иначе в России нельзя.Не спешите осуждать меня – погибали и добровольно уходили из жизни или в дворники тогда очень многие – сугубо те, кто не мог или не хотел приспосабливаться к океану лжи, из которой «при развитом социализме» родилась новая общность – «советский народ».
Народ – непонятное слово и зря введено в оборот, – гляжу на того, на другого и вижу людей, не народ. Несхожие, разные люди – и праведник тут и злодей, и я не по праздной причуде людьми называю людей.
То время мало чем отличалось от нынешнего: все так же тяжко дышать, все так же трудно жить порядочному человеку, все тот же океан лжи. Разве что бананы теперь на любом прилавке…
Ложь течет полосою газетной, на экране цветная чушь – нет зацепки для мысли светлой, нет зацепки для добрых чувств!