Повторение пройденного
Шрифт:
– Так я пошла... Хорошо?
– повторила мать.
– Подожди минутку, - вдруг сказал я.
– Я хотел тебе тоже... В общем, я ведь тоже женился... И давно!
– Что ты говоришь? Как - женился?
– Да, да, еще на фронте. И у нас должен быть... В общем, у нас есть ребенок...
Я сам не понимал, что говорил. Я говорил то, о чем мог только думать и догадываться по прежним Наташиным письмам. Но вот уже почти три месяца их не было вообще.
– Как это можно? Тебе надо учиться, закончить образование! Это невозможно! Ты шутишь! Ты...
–
– Все будет хорошо! Поверь, будет хорошо! А ты женись, мама. Правда, женись...
– Я уже говорила тебе... Не "женись", а "выходи замуж", - поправила она и вдруг заплакала: - Я так рада, что ты не против... Я так хотела, чтоб ты...
Это был еще очень тяжелый год, даже в Москве. Город жил по карточкам. В госпитале нас кормили не лучше, чем в сорок третьем. И люди, окружавшие нас, - врачи, сестры, няни да и те родственники, что приходили в приемные дни и часы к нам, - жили трудно. В Москве не только на рынках, а и прямо на улицах - у магазинов, на перекрестках - крутились спекулянты. У них имелось все, чего не было в свободной продаже.
Нам, не работавшим, лежавшим целыми днями на своих койках, жилось еще более или менее сносно: от гарантированного завтрака до гарантированного обеда, а потом - до ужина, и вновь до завтрака.
Другим - хуже. Жизнь с ежедневными сложностями и заботами поглотила людей, и, естественно, они погрузились в нее без особых оглядок на то время, которое уже прошло, - военное.
Несколько дней Вера Михайловна ходила мрачная, и я не знал, как подступиться к ней, узнать, в чем дело.
– Всё ничего, ничего, - односложно отвечала она.
И вдруг невзначай раскрылась, когда я ненароком спросил ее о сыне:
– Плохо, плохо, не знаю, как и быть. Молоко у меня пропало совсем, а у Вовочки рахит. Врачи говорят: "Питание, питание". А какое тут питание на восемьсот рублей? И мать у меня старуха, почти лежит... Замаялась...
Она чуть не плакала.
У меня были часы, и я предложил:
– Вера Михайловна, возьмите! Обменяйте или на деньги...
Сестра обиделась:
– Да разве я для этого... Как вам не стыдно...
И дулась на меня еще несколько дней.
В один из вечеров я решился:
– Братцы, если я в окно сигану как-нибудь на час-два, не выдадите? Понимаете ли, часы вот эти продать надо...
Соседи по палате обещали не выдавать. Единственно, что мне не совсем было ясно, в каком виде я могу показаться на улице. Если бы хоть лето, а то зима, и довольно холодная. В одном халате? Правда, у меня есть теплые носки. В них и тапочках не замерзнешь.
Впрочем, я уже не раз слышал о самых необыкновенных похождениях обитателей госпиталя. Некоторые удирали через проходную, договорившись, видимо, с дежурными. Был случай, когда кто-то спускался через окно второго этажа и потом, благополучно, незамеченный, возвращался обратно. Некоторые умудрялись попадать как-то на близлежащий Преображенский рынок, а другие уходить на ночь по делам сугубо личным. Неужели мне не удастся? А что, если
План мой удался. Мать, ничего не подозревая, принесла мне лыжный костюм, и в тот же вечер, после ужина (хорошо, что он кончается не поздно, в восемь вечера), я выскочил в окно.
– Не беспокойся... Если что, скажем: покурить пошел... Или - живот прихватило. Только недолго, смотри!..
Миновав злополучный переулок, где на меня бросали косые взгляды прохожие (видели небось, как я прыгнул на одну здоровую ногу из госпитального окна), я свернул направо, к Яузе. Мне повезло: на мосту разгуливали какие-то типы. Они повторяли почти беззвучно, не шевеля губами:
– Аблигации куплю! Куплю аблигации! Мерлушка есть! Дамочки, мерлушка! "Беломор"! "Беломор"!..
– Вот часы кому? Золотые!
– подбежал я.
– Покажи, штамповка, кажись?
– поинтересовался один из них.
– Швейцарские, - возразил я.
– Триста, беру.
– Нет, что вы!
– Давай свое! Сколь?
Я хотел сказать "пятьсот", но не решился:
– Хотел бы четыреста.
– Взял.
Он отсчитал мне четыре сотни и спрятал часы куда-то за пазуху.
– Еще что имеешь?
– Да нет, больше ничего.
– А костюмчик на кой тебе лях? Госпитальный ведь...
– Костюм мой. Почему - госпитальный?
– Не костюм, а ты госпитальный!
– Откуда вы знаете?
– Не первый раз ваши ребята бегают!
– ухмыльнулся парень.
– Имеем дело! Давай, сотню кину.
Это было заманчиво, но остаться в одном нижнем на таком морозе?
– Добежишь, рядом небось, - словно понял меня парень.
– Скидывай!
Я колебался.
Парень смилостивился:
– Ну ладно, провожу. Так и быть. До госпиталя, а там скинешь. На каком этаже?
– На первом.
– Пустяки!
Мы бросились назад, к госпиталю... У окна я стянул куртку, штаны.
– Хватай!
– сказал покупатель, сунув мне сотенную.
– Согревайся, согревайся, а то схватишь еще воспаление. Надо ж, и костюм продал!
– Мои соседи по палате прикрыли за мной окно и загнали меня под одеяло.
– Для чего же так деньги-то понадобились?
– Да так, - сказал я из-под одеяла.
– Нужно...
– А мы вот о чем говорили без тебя, - сказал забинтованный старшина.
– Разговор тут у тебя был с сестрой, с Верочкой. Так сложиться бы понемножку для нее? Может, выделишь что? Мы сложили две сотни. Как?
За окном шел снег и мела метель. И опять с утра до ночи слышались шаги. Так было долго-долго. Когда лежишь, время тянется удивительно медленно. Уже сняли бинты с лица старшины, и он теперь подолгу смотрел в осколок зеркала. Смотрел, молчал. У младшего сержанта еще повязка. Он глядел узкими прорезями на старшину и тоже молчал. Меня кололи. Кололи ежедневно два раза. Главная опасность, кажется, была позади.