Повторение пройденного

Баруздин Сергей Алексеевич

– Назвала? Да никак, Верочка, не назвала. Вот вместе... Вместе с ним решим... Если не забыл... Может, Надюшкой?..

– Надя, Надежда - это хорошо! Ой как хорошо, Наташенька! согласилась Вера Михайловна.

– Почему ты молчала? Почему? Я же писал тебе!
– бормотал я, не веря тому, что все это не сон и не сказка.

– Не сердись, - сказала Наташа.
– Я просто... Просто очень много думала...

ГОД 1961-й

Вечером я вел Любу из детского сада. Мне нравятся эти походы: по утрам - в

детский сад, по вечерам - обратно. Я привык к ним давно. Когда-то вот так же мы совершали их с Надюшкой.

– А как Надя ходила в детский сад, когда она большая?
– удивляется сейчас Люба.

Хорошо вот так идти по московским улицам и отвечать на такие вопросы.

– А мама вот и не знает, что ты приехал, а я знаю!
– говорит Люба.

– Нет, мама знает.

– Все равно я раньше! Ведь ты за мной пришел! А не мама и не Надя.

Сырой весенний воздух совсем не по-московски свеж.

И светло, и чирикают воробьи, и купаются у парапетов тротуаров голуби - купаются в лужах по соседству с колесами автобусов и машин. И спешат люди, и машины, и мигают огни светофоров, и все суетно, обычно, весело вокруг.

– Надя тоже была такая же маленькая, как ты, - говорю я.

– А я уже большая.

– Значит, Надя была такая же большая, как ты. Но знаешь, как она любила детский сад? Даже по воскресеньям хотела, чтобы мы шли в детский сад...

Люба молчит. Потом заговаривает о чем-то постороннем. Вдруг сообщает:

– Я тоже люблю детский сад.

Она явно хитрит: понимает, почему я молчу, и произносит эти приятные слова специально для меня.

– Ну уж так и любишь?

– Люблю! Правда, люблю!

Не знаю, помнит ли она, что было год назад. Слезы начинались в семь утра, когда Люба просыпалась, а в половине девятого, когда мы приходили в детский сад, они превращались в откровенный рев. Я выкручивался как мог, потихоньку удирал, а вечером... Вечером узнавал, что Люба почти весь день провела не в группе, а в комнате заведующей и "звонила" по телефону по очереди "то папе, то маме".

А путь в детский сад? Ох, что это был за путь! Люба падала на мостовую, била ногами по асфальту и кричала на всю улицу: "Пусть лучше меня съедят любые злые собаки, чем я пойду в этот детский сад!"

– Я тоже захочу в воскресенье идти в детский сад, - говорит мне сейчас Люба.
– Как Надя! Вот увидишь. А воскресенье когда?

Я отвечаю Любе, когда будет воскресенье.

Потом спрашиваю:

– А про Гагарина ты все знаешь?

– Не Гагарин, а Юрий Алексеевич Гагарин!
– поправляет меня Люба.

...Я думаю о детстве - своем и нашем детстве. О детстве и юности, которые, может быть, не похожи на детство и юность наших сегодняшних ребят. Но и в непохожем есть похожее. Помним ли мы всё?

Мы идем сейчас с Любой по улице и даже по проспекту - он называется

сейчас именно так, - но ведь когда-то его не было. А было шоссе, и мы приезжали сюда кататься на лыжах или просто гулять. Мы! А какими мы были в те годы? А потом мы шли по этому шоссе на фронт - ведь нынешний проспект был самой что ни на есть прифронтовой полосой. И мы шли по этой полосе, шли, шли вперед, но какими мы были?

Мы идем с Любой по Ленинградскому проспекту - широкому, зеленому, беспокойному. Мы идем с Любой, а я думаю о Надюшке. И о Наташе. Хорошо, что она собиралась удрать пораньше домой.

Люба уже спала. Наташа позвонила час назад:

– Не сердись, но у меня партком. Никак, никак не могу!..

Называется, удрала пораньше. Но я не сержусь. Я бы и сам так... Я жду ее.

Мы сидим вдвоем с Надюшкой.

– Папочка, а потом?

Мы сидим долго-долго и говорим о прошлом. О том, как все это было в сороковом, и в сорок первом, и позже. Об этом можно говорить без конца.

– А теперь иди занимайся, - советую я Надюшке.
– Пока мамы нет.

– А потом ты мне еще расскажешь?

– Расскажу...

– Пойду повторять пройденное.

– Ты, наверно, этого не понимаешь, - говорю я, - но без пройденного трудно понять настоящее. Так что повторение пройденного...

– Я знаю, о чем ты, - перебивает Надюшка.
– Вот там сегодня в Шереметьеве кубинцев встречали. Один из них очень хорошо выступал. Мы, говорит, повторяем то, что сделали вы, - революцию. Нам легче, говорит, чем было вам, потому что мы идем по вашему пути... Ты ведь об этом?

– И об этом, Надюш. А я смотрю, ты совсем выросла. Ну, иди!

Теперь Надюшка занимается, а я жду Наташу.

Наконец звонит телефон. Наверно, она!

– Позовите, пожалуйста, Надю, - серьезным мужским баском произносит трубка.

– Сейчас. Надюш, тебя.

Надя говорит с кем-то по телефону.

– Папочка, это Игорь. У него... У него... отец болен... Можно, я к нему сбегаю?..

Я киваю.

– Игорь, я сейчас приду, - бросает она в трубку.
– Да, да, сейчас. Мне разрешили...

Надюшка уже б дверях.

– Подожди, - говорю я.
– А как его фамилия?

– Чья?

– Да этого Игоря?

– Баринов, а что?
– недоумевает Надюшка.
– Ты же знаешь!

Ну конечно, имя его я слышал и фамилию слышал. Среди других. Мало ли, сколько их там в Надюшкином классе. Но как же я не подумал прежде...

– Ты не знаешь, брат у Игоря был?
– спрашиваю я.
– Старший брат?

– Конечно!
– удивляется Надюшка.
– Я, по-моему, тебе говорила. Он погиб на войне, в Берлине. Саша. Ты не помнишь?

– Помню. Помню. Ну, иди, иди!
– тороплю я Надюшку.
– И в случае чего, позвони мне. Хорошо?