Повторение пройденного
Шрифт:
Мы прошли лесом, утопая во мху, потом вышли на большую, вытянутую вдоль берега поляну. Берег был завален срубленными деревьями и река тоже. И мы поняли, что дальше наши лодки не пройдут.
Мы увидели памятник одновременно. Он был довольно далеко, в полукилометре от нас, на самом краю леса, и мы пошли к нему, не разбирая дороги. Мы шли долго через кусты и канавы, заполненные талой водой, шли молча.
* * *
Белов взял гранаты, положил их за пазуху. Пополз, забирая вправо, к кустам, пытаясь обойти дзот с фланга. Его заметили, когда он был уже близко, очередь перечеркнула
— Ну вот, — подумал Белов, — теперь и ты имеешь право немножко передохнуть.
Он расслабился, выпростав из-под груди раненую руку, лежал тихо. Пусть думают, что убили, лениво думал он, перевел взгляд назад, левее. Пока тут с ним воевали, те трое, продвинулись немного и теперь лежали на открытом месте. Пулемет бил по ним. Один из бойцов вскочил, поднял было автомат, но сложился пополам. Двое других лежали на снегу, то ли живые, то ли мертвые. Боль и кровь пульсировали в нем, а он лежал на стылом снегу неярким февральским днем в пятидесяти метрах от трехамбразурного дзота.
* * *
У самого памятника, метрах в ста от него стояла как на картинах сюрреалистов (так нереально выглядела она в этой глуши) добротная дощатая трибуна, и ветер гулял в ее щелях. А потом все это ушло, заслонилось, исчезло. Мы подходили к самому памятнику, простому, каких тысячи на нашей земле. Мы остановились, и молчали, и смотрели на лес. Туда, куда смотрел своими пустыми глазницами череп дзота. Лес наступал стремительно, плотной стеной, не оставлявшей за собой ничего чуждого ему. Невдалеке, метрах в пятидесяти от дзота, торчал из земли бурый валун, и мне подумалось, что, наверное, и за этим камнем лежал кто-то из бойцов афанасьевского батальона, перед тем как подняться в атаку, закрывал грудь автоматом.
* * *
И Артюхов, и Матросов видели, как дернулся Белов, когда пуля пробила ему руку, они с тревогой следили за ним, видели, как он медленно полз вперед, потом застыл: потерял сознание?
— Я пойду, — даже не спросил, а сказал Матросов Артюхову.
И Артюхов, глядя не на него, а на все поле перед дзотом, кивнул:
— Иди...
Он полз по снегу, загребая, как веслом байдарки, автоматом. Полз быстро, оставляя за собой неглубокий след. Он, пожалуй, слишком взял вправо и теперь думал, что крюк получается больше, чем казалось вначале. Дзот был по-прежнему далеко. Артюхов и бойцы тоже были далеко, а вот Белов был уже близко, он был с ним почти на одной линии, только метров на двадцать правее.
Он остановился, передыхая, свистнул, прижимаясь к земле. Белов повернул голову, глядя в его сторону и не замечая. Матросов свистнул еще раз, чуть слышно. И Белов кивнул, показывая, что заметил помощь. Он узнал напряженное, потное лицо Матросова и теперь, последние мгновения оставаясь недвижимым, думал, что тот взял правильно и что у него больше шансов, а стало быть, ему, Белову, выпало отвлечь пулемет на себя, и что у него, скажем честно, шансов больше нет. Он вытянул вперед здоровую руку, оперся на
Матросов видел все и, когда Белов второй раз дернулся на снегу, вскочил, вырывая чеку, понесся к дзоту, еще не обнаруженный, и швырнул гранату. Она взорвалась перед самой амбразурой, засыпав дзот снегом и мерзлой землей и никому не причинив вреда.
Матросов в ярости бросился на снег, когда очередь, прошедшая значительно правее, чем раньше, дала понять, что его нашли. И когда Белов двинулся и пулеметчик ударил в него — сделал еще перебежку и швырнул последнюю свою гранату. Она стукнулась о перекрытие дзота чуть выше бойницы, отскочила на полметра и взорвалась.
Белов, весь в крови, приподнялся на перебитых руках, по нему не били. Извиваясь, загребая снег левой, отталкиваясь целой ногой, он полз вперед, а дзот молчал. Двое бойцов, мерзнущих на левом фланге, поднялись и помчались вперед. В первом бегущем Белов узнал Валитова, за ним вскочила и рота, которую поднял Артюхов. Пулемет ударил снова по тем двоим, потом, когда они рухнули в снег, перенес огонь вглубь и уложил роту. Артюхов, раненный в руку, полулежал на снегу, в тоске думая о том, что будь у него хоть одна батальонная пушка, он бы выкатил ее и в дм выстрела разворотил бы этот проклятый дзот, безнаказанно расстреливающий его людей.
Матросов лежал совсем близко от дзота, пожалуй, даже недостижимый для его огня. Он вздохнул с облегчением, когда понял это, но увидел, как упала в снег рота, как, оставляя за собой темный след, медленно и неуклюже полз вперед Белов, беспомощный, безоружный, полз и полз. Пулемет смолк (меняют ствол, подумал Матросов). А потом, через несколько мгновений, ударил в Белова, пробив грудь, и тело запрыгало на снегу, а пулемет все бил и бил в него прямой наводкой с двадцати метров. Не до конца осознавая, вернее, не давая себе осознать, что сейчас сделает, Матросов поднялся, добежал до дзота, упал перед бойницами, чувствуя упругие толчки крови в висках.
Для тех, кто лежал в пятидесяти и ста метрах отсюда, все слилось в одно короткое мгновение, но он полежал еще чуть-чуть, прислушиваясь к себе, приподнял па руках такое послушное тело и, жалея его, изо всех сил стиснув зубы, бросил себя на амбразуру.
* * *
Они шли не разбирая дороги, прямо на дзот. Подойдя, сняли шапки и долго стояли так.
— А я здесь не бывал... — сказал Валера тихо самому себе. Удивляясь такому обстоятельству: как же так, до взрослых дет дожил, а здесь не побывал.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
...Мы уже были готовы отплыть и последний раз вышли на поляну, вбирая в себя весенний холодный и влажный залах леса, и низкое небо, и обелиск, и вмерзший, вцепившийся в землю дзот.
— А другие? — спросила Люда. — Что стало с ними? Комбат, он был ранен?
— Умер от ран, — сказал Виталий.
— Командир роты, — спросил Коля, — что стало с ним?
— Убит в том же бою.
— А Артюхов? Может, он жив сейчас?!