Повторение пройденного
Шрифт:
Мы чуть не перевернулись, когда вскочил Коля, и сильно захлопал в ладоши, закричав: «Утки!»
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сообщение Совинформбюро. 21 февраля
В последний час:
«20 февраля на Украине в результате стремительного наступления войска Юго-Западного фронта заняли город и железнодорожный узел Красноград. Город и железнодорожный узел Павлоград
Совинформбюро».
Ежедневная красноармейская газета Калининского фронта «Вперед
21 февраля, суббота «20 февраля части нашего фронта вели артиллерийскую и ружейно-пулеметную перестрелку и продолжали разведку оборонительных рубежей неприятеля».
К утру погода переменилась. С каждым часом теплело, с Атлантики шли огромные массы теплого воздуха гнали перед собой весну. Снег стал рыхлым, водянистым. Под ногами сотен людей он превращался сначала в кашу, потом в воду, потом, смешиваясь с землей, в грязь. И воздух тоже был сырой, влажный, как в парилке, только влажность эта была промозглая, февральская. Крупными хлопьями повадил мокрый снег, облепил красноармейцев. Люди поминутно останавливались, сбивали рукавицами снег с плеч, с рук, с шапок, но он таял, и одежда быстро сырела, тяжелела А каверзы все не прекращались. Снег превратился в нудный, леденеющий на щеках дождь. И пока шел этот дождь, пока шинели пропитывались водой и понемногу твердели, потому что циклон ушел дальше, и снова стало холодать, колонна прошла километров тридцать.
Копытов, вконец больной, с пылающим лицом, уже не берегся, то и дело зачерпывал ладонью снежную кашу и отравлял в горящий рот, прикладывал к пересохшим губам. Единственно, чего он боялся сейчас, — лекарского помощника. Его автомат, и вещмешок, и гранаты давно уже нес Матросов, время от времени меняясь ношей с Беловым. Отдых от такой перемены был символическим. Разговаривали мало, было не до разговоров. Больше всего на свете хотелось сбросить сковывающую, сжимающую тело холодную одежду и прижаться к теплой печке, медленно отходя. Но теплых печек в этих краях давно уже не было.
К утру подморозило. По похрустывающему льду батальон перешел Ловать. Уже виднелась цель пути — огромный, занимающий весь горизонт Большой Ломоватый бор.
* * *
Метрах в двадцати от нас с испуганными криками стремительно поднимались в небо утки, по-сверхскоростному, вытянув головы...
— О, — чуть не плакал Коля, — ружье бы мне!
А утки теперь были везде. Они взлетали из-под борта на каждом повороте, застигнутые врасплох внезапно выскочившей из-за деревьев лодкой, путались в ветвях, как гидроплан, шумно бежали по воде, прежде чем взлететь, медленно набирая высоту, выходили из-под нас, а с крыльев капала, капала вода, и падала в лодку, и это было так прекрасно, как толькоможет быть.
Не в силах удержаться, я вскидывал фотоаппарат, то и дело нажимая спуск. Все пытался задержать в линзах, остановить эту красоту дождливого, холодного, пустынного вечера на весенней реке и эту бешеную скорость лодки, и яркое оперенье, и испуганное, плавно-исступленное биение крыльев, опирающихся на воздух, и эта дорожка капельная перед носом лодки...
* * *
Противник был уже близко, на западной окраине бора. Как выяснила разведка, бор был дремуч и труднопроходим, весь в завалах бурелома, глубокий снег. Последний участок пути будет и самым трудным... Идти здесь нужно было теперь только
Копытов, измотанный донельзя, мокрый как мышь, от холодного, горячечного пота, то и дело останавливался, у него кружилась голова.
Матросов с Беловым, не сговариваясь, останавливались тоже, поддерживали его, помогали перелезть через очередной завал.
Перебираясь через огромную, полузанесенную снегом ель, Копытов потерял равновесие, качнулся и распорол себе щеку о поломанный сук. Он шел и ругался, а кровь сочилась на воротник и текла, замерзая, по шинели.
— Горе с тобой, — сказал Матросов, — тебе не в бой идти, а на печи сидеть.
— На печи сейчас хорошо, — согласился Копытов.
— Зажми чем-нибудь, — сказал Матросов, — кровь почем зря хлещет.
— Да ладно, — сказал Копытов, — нечем мне зажимать.
— На, зажми, — Матросов расстегнул шинель, достал из нагрудного кармана гимнастерки тонкий, сложенный вчетверо и белеющий в темноте платок, протянул Копытову.
— Спасибо, — сказал Копытов, — девчачий, наверное, очень уж тонкий, а?
Он скомкал платок, прижал к щеке, платок намок и скоро стал неразличим в темноте.
— Ладно, — сказал Матросов, — тебе-то что?
Платок этот да пара писем — единственное, что было ему памятью о ней, такой далекой и полузабытой, что думалось: была ли она вовсе?
Он и не заметил, когда она сунула ему этот платок. Провожала их в училище едва ли не вся колония, и она смотрела ему в глаза, смотрела неотрывно и бесконечно долго, несколько секунд. Был митинг, и выступали, как водится, активисты, и воспитатели, и учителя, и все призывали не срамить честь колонии и выражали уверенность, что и в трудном бою их воспитанники будут на высоте положения, как были здесь, на трудовом фронте, выдавая в день двести и выше процентов трудовой нормы.
Он тоже, конечно, выступил, как тут было не выступить? Но смутился, покраснел, не нашел сразу несколько возвышенных и мужественных слов, вроде «работайте спокойно, мы защитим вас», или «пусть будут вам надежным щитом наши солдатские плечи», а лучше всего просто и со значением сказать: «Враг будет разбит, победа будет за вами». Но сразу он так не нашелся сказать, а потом смутился и потому говорил сейчас, путаясь и запинаясь, вспоминал воспитателей, которые дали ему знания и цель в жизни, а теперь такое высокое доверие. Потом сказал, что он никогда не забудет родную колонию и друзей, и тут он посмотрел на нее, а она смутилась и отвернулась, а он тоже смутился, собрался и кончил достойно — сказал, что до последней капли крови будет сражаться с врагом, и пусть товарищи не сомневаются в нем. А потом, когда уже машина стояла на ходу, и нужно было сесть, она вдруг бросилась к нему, обняла, чмокнула в щеку и сунула в карман этот платок. На одном конце его было красиво вышито ее имя, а на другом — его.
* * *
Огромный красный шар солнца висел слева, и в этом коротком, всего несколько минут продолжающемся, свете все было красное-красное — и лодка, и вода, и лица ребят.
Показалась деревня, долгожданное Карцево. Мотористы разом выключили моторы. Тишина ударила по ушам.
Коля, кивнув нам, пошел договариваться насчет ночлега, а мы стояли на берегу, глядели на воду, приходя в себя после двухчасовой гонки.
Стемнело. Вернулся Коля, повел нас огородами мимо сараев.