Повязанные кровью
Шрифт:
– Точно скажи, как он выражался.
– остановил его Денис.
– Вспомни каждое слово.
– Черт тебя дери... Горин говорит: "Ах, ты черт, он же живой остался! Тарасов отвечает. "Неизвестно. Может ещё и до больницы не довезут". Тогда Горин снова психанул: "Так если он живой останется, мы же ничего не получим? Ни копейки." А Тарасов в ответ: "За плохую работу не платят. Ладно, переживем, наша доля маленькая" Вот и все.
– А ты?
– Что я?! Стою, как вчерашний покойник! Застукает шеф в своей спальне, так считай кранты! Ты ж Тарасова знаешь.
– Знаю.
– помедлив, ответил Денис.
– Ну, они, по счастью,
– Вряд ли.
– Убили бы верняком!
– убежденно возразил Фарид.
– Тарасов вовсе озверел, потому как все не может найти, кто его брата тогда застрелил. Ну, тогда, при обстреле Белого Дома.
– А он все ищет?
– помедлив спросил Денис - Ищет, я думаю. Ну, так как считаешь, Ден, хватит нашей информации, чтоб свои двести тысяч баксов получить?
Денис улыбнулся ему через зеркало заднего обзора и Фарид сокрушенно пришел к выводу самостоятельно.
– Нет... За такую пургу нам двести тысяч не дадут. Вообще ничего не дадут.
Денис не ответил - соскользнул с дороги и провел обгон тяжелого трейлера справа, по обочине, в рискованное нарушение всех правил.
Они уже вкатились в Москву и скорость упала - автомобильные пробки образовывались уже даже на Ленинградском проспекте, при его четырех полосах движения в обе стороны, а пока доехали до Арбата, останавливались и торчали в застывшей колонне чадящих машин раз пять. Потом развернулись возле ресторана "Прага" нырнули под эстакаду, втиснулись в узкую улочку и оказались в родном Филипповском переулке, остановились неподалку от маленькой церкви святого Филиппа.
– Зайдем к Борьке?
– спросил Фарид.
– Может он на халтуре?
Денис кивнул.
Они подошли к церкви - крошечная, недавно отремонтированнная, и через триста лет от своего рождения она уютно притулилась между высоких домов, прочно занимала свое место и казалась среди старых, посеревших домов новенькой игрушкой: темно-красные стены, белые оконные рамы, позолоченные аккуратные купола с крестами.
Дубовые двери были открыты, но внутренняя железная решетка - на замке. Однако изнутри доносилось негромкое пение и Фарид, ничем не смущаясь подергал замок.
Мальчишка-служка, кудрявый парнишка лет тринадцати, подскочил к дверям, хотел было что-то сказать, но узнал обоих и отомкнул замок на решетке.
– Борька там?
– спросил Фарид.
– Отпевает, - ответил парнишка и перекрестился.
Следом за Фаридом Денис прошел внутрь, окунулся в непередаваемую атмосферу старой православной церкви, в её полусумрак, подсвеченный тоненькими свечками, матовый проблеск позолоты на окладах икон и той благостной тишины, которую стены церквушки отсекали от ревущего вокруг города - уже более трехсот лет.
В правом пределе служили заупокойную и молодой голос священника звучал ровно, порой сбивчиво, в меру громко.
– И по окончанию жизненного пути, перед тем как войти в Царствие небесное, душа мается, ей предстоит Страшные Суд. Потому они - мытари, маются. И в этот час Господь призывает их к себе, чтобы до Страшного суда воздать им по грехам и праведности..
Денис подумал, что отпевание только началось и торчать здесь около часа ему не хотелось. С высоты своего роста, через макушки поникших перед гробом людей он поискал Борьку и увидел того, как всегда, на месте. Круглоголовый, русоволосый Борька стоял поникнув между двух девушек в скромной одежде и темных платках. Одна из них продавала свечки, вторая крестилась на каждом втором слове священника. А тот примолк и Борька в компании своих
А в прежние времена у Борьки был голос кастрата, но он едва ли уже не в десятом классе пел в этой церкви, отчего среди сверстников считался самым состоятельным человеком. Добрая душа - кормил-поил всех друзей, давал в долг и забывал испросить обратно свой кредит, не обижался, когда подсмеивались над видом его заработка, но ревностно отстаивал и порой даже в драку лез, когда дело касалось Веры. Денис был уверен, что религиозность Борьки была закалена и усилена именно этими шуточками и издевками друзей. Не будь этой внешней преграды он бы не стал таким фанатиком.
Денис тронул Фарида за плечо, наклонился к его уху и сказал.
– Дождись его и приходите ко мне.
– Давай.
Фарид вертел головой, присматриваясь к интерьеру Дома Божьего, но это было скорее любопытство оценщика скупочного магазина, чем восхищение верующего, или восторг любителя искусств. Отец Фарида в свое время попытался приучить его в мечети, русская бабушка таскала в церковь и в заключение из Фарида получился лютый язычник, запутавшийся между Христом и Аллахом.
Денис вышел из церкви, миновал с полдюжины домов, прошел под арку подворотни, поднялся по темной лестнице на четвертый этаж и оказался у себя дома, в старой, пропахшей характерным и неистрибимым запахом старомосковской квартиры. Он был представителм четвертого поколения Черешковых, которые здесь обитали. Первое поколение, по семейной легенде, пришло в Москву в 1862 году, по времени отмены крепостного права, и тот далекий первый Черешков явился в белокаменную столицу обутый в лапти, с котомкой за плечами, явился из Ярославской губернии, а потому тут же стал половым, сиречь официантом в каком-то Московском трактире. Памяти об остальных поколениях - не сохранилилось, никто этим не интересовался, поскольку ЧЕТВЕРОТЕ звено в цепочке рода Черешковых в 1924 году уничтожило все документы. Этот дедушка Дениса был столь рьяным комсомольцем, что в период революционных преобразований постенялся своих предков, выбившихся в купцы, что и выразилось в уничтожении родословных документов.
Денис скинул в прихожей туфли и постучал в двери боковой комнаты, негромко окликнув.
– Папа, ты обедал?
В ответ прозвучало неопределенное бормотание, которое Денис понял и столь же громко произнес.
– Я сделаю обед, папа, выходи.
Он прошел на кухню, открыл холодильник и быстро пришел к выводу, что кроме как сварить пельмени из пакета - более роскошного обеда не придумать.
Отец появился в дверях бесшумно и внезапно - очень маленький, в длинной до полу ночной рубашке женского покроя, тонкий и сухой. Его голый череп покрывали стариковские коричневые пятна, левый глаз был закрыт, правый подернут мутной влагой, а худое лицо дергалось влево в какой-то постоянной ухмылке, отчего казалось, что он пребывал в перманентно веселом настроение старого и усталого клоуна.
– Добрый день, папа.
– сказал Денис.
– Садись.
Старик кивнул и с неожиданной для его облика суровостью произнес.
– Сегодня ты должен прочесть все, что я успел написать о неизвестных и известных тебе событиях.
– Зачем?
– Я могу ошибиться в датах и фамилиях. Работа должна быть точной по фактам. Это документ истории.
– Хорошо. Пообедаешь и сходи погуляй. А я все прочту.
– Мне некогда гулять!
– с вызовом сказал отец.
– Мое время жизни уже сосчитано! А сделать ещё надо многое! Ты сомневаешся в необходимости моей работы?!