Пойди туда, не знаю куда. Книга 4. Сват Наум
Шрифт:
– Ты его в рукав спрячь, – посоветовал один из стрельцов. – Там отгиб большой, как раз за него уместится.
Федот засунул нож в рукав кафтана и изнутри попытался его вставить за отворот рукава. Дело оказалось непростое, и пришлось закатать рукав рубахи, но как только нож коснулся кожи предплечья, он словно раскалился, и руку обожгло огнем. Федот аж подпрыгнул, тряся рукой.
Нож отлетел и упал на пол. Он стал рыжим от ржавчины, камушки выпали, а металл рукоятки посерел, словно олово.
– Чего ты?! – подивился десятник.
– Обожгло! – ответил Федот, растирая осторожно руку, на которой явственно проступало длинное,
– Словно в огне побывал, – сказал десятник, рассматривая нож. – Что за чудеса?!
– Никак порча какая на нож наложена была, – сказал один из стрельцов, шевеля нож кочергой. Все тут же закивали и слегка попятились. Пуль и сабель стрельцы не боялись, а вот порча их пугала…
– Не иначе как на смерть заговорен был, – закивали остальные. – Как рука-то?
Федот поднял рукав, показал пятно. Все покачали головами, поцокали языками:
– Везучий. Легко отделался.
– Это, если рука не отымется, – сказал десятник. – Как, боль-то разливается? Рука не немеет?
– Не-а, жжет только… Но меньше.
– Ну, посиди тут, подожди, пока я соберусь. Поешь, вон, пока, – сказал десятник. – На коне-то ездить умеешь?
– В санях?
Все опять захохотали.
– Верхом, дурень! Да вы погодите ржать, балбесы, с этим парнем нельзя знать, чего он умеет, а чего нет. Вот еще окажется лучше вас наездником.
Стрельцы тут же согласились, что такое возможно.
Федот тихо сел в угол к столу и сделал вид, что ест. Но когда он сунул руку в рукав, чтобы погладить пятно, нож внезапно оказался в его руке, словно выскочил из пятна. Это его так напугало, что он тут же разжал руку, и нож исчез. Федот поглядел на ржавый нож, валявшийся на полу – он так и валялся, куда упал. Но как только Федот снова погладил пятно, нож опять прыгнул ему в руку…
И это показалось ему знакомым, но словно из давно забытого сна… И из того же сна пришло понимание, что об этом рассказывать не надо.
В тот же день десятник отвез Федота в Суздаль на стрелецкое подворье. Оказалось, что на коне он держится вполне прилично, и стрельцы провожали, хлопали его коня по крупу и говорили: «Скоро свидимся в Суздале».
Всю дорогу Федот разглядывал новый нож, выскакивающий ему в руку из родимого пятна на предплечье. И он ему очень нравился. Но вместе с ним пришло ощущение, что этот нож не для обычных дел и еще пригодится однажды в будущем…
В ожидании головы
Артамон Сергеевич Матвеев уже несколько лет был полковником, но оставался стрелецким головой третьего стрелецкого приказа, и стрельцы его полка предпочитали звать его своим головой, потому что голова у него была светлая. Матвеева любили, как никого другого. Царь Алексей Михайлович назначил Матвеева командовать полком в 1648 году, двадцати трех лет отроду. И не было в России лучшего начальника для своих подчиненных, хотя полководцы лучше и были.
Царь, отвоевав Смоленск у поляков и литовцев, вернулся на зиму поближе к семье. А Матвеев задерживался – устраивал гарнизонную службу в разоренном, разбитом пушками и выгоревшем городе, налаживал
Поэтому Матвеев не мог вырваться к семье, пока не наладит жизнеобеспечение и жизнедеятельность города. Стрельцы ждали его всю зиму, словно солнышко. А вернее – вместе с тем солнышком, которое любому русскому человеку, научившемуся жить зимами, безошибочно говорит: «Все! Пошла зима на весну!»
Но солнышко все не приходило, а полковник все не ехал. Между тем стрельцы сняли стор'oжи с дорог и продолжали нести службу на заставе. Многие перевезли из Москвы, с Трубы, как назывался водосток в стене Белого города, где протекала река Неглинка и располагалась стрелецкая слобода, свои семьи в Суздаль, предполагая, что уедут весной с полковником строить ему дом в Лух. Матвеев всегда давал своим стрельцам заработать на строительных подрядах.
Другие, зная, что в Лухе и ближнем к нему Холуе проходят ярмарки, сдружились с суздальскими офенями и попросили их свести их с Лухскими и Холуйскими офенями, чтобы завести хорошую торговлю. Так на заставе стали бывать офени, проезжавшие по своим торговым делам через суздальскую заставу со всего офеньского края, что тянется от Суздаля до Южи и от Шуи до Коврова.
Офени или, как их в ту пору звали, афинеи, были русскими внуками и правнуками приехавших почти два века тому назад вместе с бабушкой Ивана Грозного Софьей Палеолог греческих мастеров-ремесленников, особенно иконописцев, испоселенных на владимирских землях в Суздале, Шуе, Палехе, Холуе, Мстере, и расселившихся по всем окрестным селам, включая Шую, Мыт и Лух. Земли эти были неплодными, урожая не давали, и потому сделать их ремесленными было мудро.
А где ремесло, там и товар. Так развилась та удивительная офеньская торговля, что охватила связями Россию от Урала до Кавказа и Европу до Берлина. Считается, что читать Россию научили учителя-народники, пошедшие в село в конце девятнадцатого века. Это самообман русской интеллигенции.
Грамотность была на Руси издревле, еще до монастырей, но монастырские школы сильно задушили ее, переучивая русского человека с русского языка на церковнославянский, а вот офени, раскрутив мощнейшую книжную торговлю, переучили снова на русский язык, поскольку торговали, наряду с иконами, книжками светскими, для простого чтения.
Вот этих торговых людей и стала привечать суздальская стрелецкая застава по заданию Артамона Матвеева и с прикидкой войти в офеньские рынки. Завернуть офеней на заставу было несложно, достаточно приказать всем торгующим людям предъявлять свои товары для досмотра. Но как сдружиться с хитрыми офенями, даже говорящими на тайном языке, выросшем из греческого?
Как ни странно, но дружба пошла, благодаря Федоту.
Торговый человек, человек дороги, живет в постоянной опасности. Ему надо не только уметь так говорить, чтобы другие не понимали, но и отстоять свой товар и даже жизнь, которая в то лихое время ценилась мало. Поэтому офени путешествовали, сбиваясь в большие поезда и хорошенько вооружившись. Но одного оружия мало, надо еще уметь сражаться.