Пойди туда, не знаю куда. Книга 4. Сват Наум
Шрифт:
– Так что нам?
– Будем надеяться, что у него хватит силы пойти своим путем. Какое-то чутье он за это время должен был развить…
– А справится? Гниль исправить можно?
– Считается, что можно… Но я видел, как люди десятки лет бились, и даже пробудить не могли… Проще сразу уничтожить, чтобы в новое тело перенести.
– Ладно, – ответила женщина. – Тогда я немножко подсвечу ему дорожку…
Она достала из-под плаща крошечную круглую коробочку, приоткрыла крышку, взяла двумя пальцами щепотку белесого порошка и дунула на нее. Искрящаяся
Женщина подошла к печи, достала еще одну щепотку и дунула пыльцой на печь.
Сосед Федота тут же принялся чихать, а Федот на всякий случай застонал, хотя ничего и не почувствовал, будто на него эта пыльца не действовала.
Но что-то он все же почувствовал, по крайней мере, действие от нее точно было, потому что он не помнил, как ушли эти двое в темных плащах. Зато помнил, как оказался в чудесном сне, в котором увидел милое лицо, глаза, которые невозможно забыть… и точно знал, что этот сон повторяется не в первый раз!
И в этом сне он знал, что она где-то рядом, и надо только зацепиться за что-то, ухватиться и держаться, как бы трудно ни было, и не сбегать! Не сбегать! Какие бы испытания ни ждали впереди. И однажды судьба скрестит их дорожки!
На отшибе
Утром стрельцы подняли всю честную компанию и погнали в деревню убирать покойников. Старший стрелец спросил Федота:
– Вырыл ли сколь?
Федот поднял руку вверх на всю длину:
– Немного поглубже!
– Сейчас съезжу, посмотрю.
– Я там малость осыпал, надо бы почистить, – признался Федот. Хотел добавить, что сам себя зарыл, но постыдился своей глупости.
– Успеешь, они там полдня провозятся. Отдыхай пока.
И повернулся к ватаге:
– Эй, вы! Мертвых руками не трогайте, таскайте крюками. У двух крюков ратовища обрубите покороче, чтобы в избы входить. Да ходите по двое, а то одному не вытащить. Морды тряпицами замотайте, чтобы заразой не дышать. В избах ничего не трогайте.
При последних словах дурацкая ватага хитро переглянулась, так что стало ясно, что этот запрет они нарушат. Стрелец это, конечно, понял, но только махнул рукой: трогайте!
Ватага с гиканьем умчалась в деревню в предвкушении безнаказанных грабежей, пятеро стрельцов с зараженными пищалями поехали следом, чтобы приглядывать. А старший спросил Федота:
– Что, пойдем, что ли?
– Я бы хотел от этих съехать, – сказал Федот.
– А куда?
Федот показал на баньку в дальнем конце огорода поближе к ручью.
– Съезжай, конечно. Скучно не будет на отшибе? Без веселой гулянки?
– А я не один. Ко мне вон, собачка приблудилась, – показал Федот на белую собачку, достал припрятанный с вечера
Стрелец улыбнулся, кивнул:
– Как назвал свою приблуду?
– А я не называл…
– Так живая тварь, без имени негоже!
– Я сейчас печку там затоплю и догоню, – сказал Федот, задумавшись. – Чтобы к ночи тепло было… А как можно назвать?
– Я бы Белкой назвал… Тебе решать. Догоняй, – сказал старший и уехал вслед за стрельцами. – Я тебя возле околицы подожду.
Федот дал Белке еще кусок хлеба и пошел к бане. Но почуял, что в бане его поджидает опасность, и если он войдет в нее, будет плохо. Он поглядел на Белку, но собачка не лаяла и даже не ворчала. Людей или зверей в баньке не было. Банька при этом была низенькая и покосившаяся, словно за ней давно уходу не было.
– Баенник! – вдруг пришло в голову Федоту, и он смутно вспомнил, что у них в бане тоже жил баенник, и про него говорили, что он, не доможирушко, он людей не любит и может насмерть уморить угаром, если его не уважить.
– Дедушка! – снял Федот шапку и поклонился двери в баню, – прими меня, дурака, пожить у тебя в гостях. Я тебе помогать буду, баньку поправлю, водички наношу… печечку протоплю…
Прислушался. Напряжение внутри бани изменилось, но не исчезло. Тут Федот заметил, как собачка смотрит на кусок хлеба, что он отломил от каравая, когда ее кормил, чтобы съесть самому, да так и забыл, и протянул ей. Собачка принялась есть. Федот посмотрел на нее, посмотрел, потом разломил каравай пополам, подошел к бане, зашел в предбанник и поискал место, куда бы хлеб пристроить.
Тут же пришла мысль, что в дальнем углу за бочкой для воды будет хорошо. Он положил хлеб за бочку и сказал:
– Дедушка! Прими половинку хлебца по-братски. Приюти на время нас с Белкой!
Напряжение заколыхалось и ушло. Федот еще раз поклонился:
– Вот, спасибо тебе, дедушка! Приютил.
После этого он взял дров прямо из поленницы, что была сложена в предбаннике по дальней стене, развел огонь в печи, открыл волоковое окошко, поскольку баня топилась по-черному. Затем сходил на ручей с двумя бадьями, что взял тут же в предбаннике, вылил воду в большую деревянную кадушку, стоявшую на скамье в бане, и пошел в огород, где приметил странный холмик.
Холмик, как он и ожидал, оказался вырытым в крутом берегу погребом. В погребе, правда, почти ничего не было, кроме забытого мешка репы и кадушки с квашеной капустой. Капусту кто-то почти полностью выгреб из кадушки, но рассола было до половины. Сверху он слегка покрылся ледком. Федот пробил ледок пальцем, потом лизнул его. Рассольчик был кислым, аж передергивало.
Федот прихватил мешок, обхватил кадушку двумя руками и уволок все это в баню. Мешок спрятал под полком, попросил баенника сторожить. Кадушку поставил на скамью рядом с кадушкой с водой. Прикрыл плотно обе двери – в баню и в предбанник – и пошагал на кладбище. И Белка помчалась вперед, счастливая, как собака, нашедшая свою стаю.