Поймать балерину
Шрифт:
Но это не помогло бы.
Значит, надо быть холодным. Спокойным. Разумным. Именно таким он всегда и был, даже когда прозвище свое заслуживал. Потому что Дикий – это не из-за безумия.
Дикий – это из-за того, что границ не имеет. И способен на все. Вообще на все.Окружающие всегда эту его способность улавливали, нутром, как животные улавливают мертвенную холодность змеи и пугаются, отскакивая на всякий случай как можно дальше от всего, что хотя бы отдаленно напоминает ползучих гадов.
Но сейчас сложность заключалась в том, что бабочка – единственное в мире
Он был готов выскочить из машины и бежать впереди капота, настолько не хватало сил терпеть и ждать. И не думать, что с ней делают. Не думать.
Идиот! Какой же он, все-таки, идиот!!!
Надо было не слушать ее накануне вечером! Надо было просто увезти к себе! Хотел же, так хотел! Еле сдержался, чтоб не сделать все так, как привык! Как следовало бы!Но усталость в ее глазах, полное безразличие и покорность в этот раз почему-то не доставили удовольствия. Того телесного отклика, который он и раньше в ней чувствовал, и теперь ощущал, оказалось… Недостаточно?
Странность в своих чувствах удивила и озадачила.
Легран до этого момента думал, что ничего не изменилось. Что он хочет по-прежнему владеть ею. Ее телом, ее временем. Всем. Но оказалось, что этого мало.
Бабочка была в его власти. Она не могла сопротивляться, не могла ничего противопоставить ему… Кроме своей апатии. Пустой покорности, которой до этого не было. Раньше, даже подчиняясь, даже вставая перед ним на колени, когда ему того хотелось, она все равно выглядела несломленной. Свободной. И Легран понимал, что, стоит ослабить путы, и бабочка улетит.
Что, собственно, и произошло.
И вот вчера, кажется, окончательно решив забрать ее опять себе и не обращать больше внимания на глупые женские бредни о свободе, он неожиданно остановился.И послушно отвез притихшую и уставшую Анни домой. К ней. Не к себе.
А затем, посидев у нее под окнами и сполна насладившись невнятными тенями за портьерами, Легран поехал обратно к Моргану, выяснять, что, черт побери, происходит.
Морган, как всегда, остро ощущая момент, не стал ничего скрывать. И про падаль-импресарио, и про рыжего техасца с необъятной мошной.
Даниэль тогда остро ощутил свое бессилие. Впервые на этой благословенной и такой доброй к нему земле.
Потому что там, в Париже, вопросы решились бы мгновенно. Уже на моменте осознания покусившимися на его собственность тварями, к чьей женщине они протянули руки. Его имени было бы достаточно в девяноста процентах случаев.
А для оставшихся десяти существовали его люди. И его запредельная, холодная жестокость.
Здесь же его не знал никто. Техасцу было плевать на какого-то французика, Морган , естественно, даже не упомянул его в разговоре. И это правильно.Импресарио, скорее всего, знал Дикого Даниэля. Но ему никто не рассказал, что бабочка – женщина французского апаша. Ну ничего, теперь знает. И это знание унесет с собой в могилу. Неминуемую могилу.
Легран успел с ним поговорить до того, как приказал скинуть с моста.И
Легран, глядя в выпученные от страха глаза, усмехнулся, сдерживая желание лично врезать по морде, занял руки прикуриванием, а взгляд - рассматриванием поднимающегося над Гудзоном солнца.
– Даниэль… Месье Легран! – естественно, Ёроку рассказали, над чьей женщиной он посмел издеваться, и надо было видеть глаза, увеличившиеся в размерах чуть ли не на серебряный франк! – Я не знал! Я вообще ничего такого! Я просто помочь хотел! Анни…
– Мисс Вьен для тебя! – тут же рявкнул один из парней, нагнетая.
Легран даже не посмотрел на Ёрока.Курил, разглядывал краснеющий небосвод, щурился на редких чаек, с криком летающих над Гудзоном.От воды несло рыбой, тухлятиной и мокрой пенькой.Самое хорошее место для смерти.
– Ты продаешь женщин, - наконец, сказал он негромко, - это плохо. Никогда не уважал сутенеров. Знаешь, как раньше наказывали сутенеров у нас, в предместьях? Им ломали руки и ноги. На площади. А потом клали на колесо, привязывая так, чтоб пятки сходились с макушкой. И оставляли так умирать. Это называлось колесованием. Хороший обычай. Жаль, что потом на гильотину заменили.
Легран выдохнул дым, бросил окурок в Гудзон и пошел обратно в машину.
Вслед ему неслись крики и тошнотворный хруст костей.
И вот теперь, сидя в машине и не имея возможности сделать хоть что-то, чтоб вытащить свою хрупкую бабочку из лап техасца прямо в этот момент, Легран подумал, что, если с его девочкой хоть что-то, хоть малейшая царапина… То он, пожалуй, возродит старый обычай казни.
Девочки, я не могу остановиться) сорри, продолжим еще пару дней))))
"Льюис" и "Гочкисс"
– Красотуля в угловой комнате, - Арти, истинное дитя Пяти улиц, не признающий никаких авторитетов, кроме голой силы и чистой злобы, тягуче сплюнул в пыль, мотнул головой в сторону огромного дома с большими окнами.
– Одна? – спросил Даниэль, с непроницаемым лицом вглядываясь в темный парк, окружающий дом.
– Да, теперь одна.
– Теперь? – Даниэль задал вопрос ровным тоном, но Арти шатнуло прочь, словно зеваку от клетки с молчаливо и, казалось, спокойно лежащим тигром.
– Да… Сначала с ней тот хряк рыжий был, что ее в машину тащил. Но недолго. Я ближе не смог, тут собаки бегают, и люди ходят. Но в окно видно было, что он ей по щеке смазал так, что блондиночка завалилась на диван. А потом вышел. Кто-то позвал, что ли?
Рядом не было Мартина, чтоб сдержать Дикого.
И потому позже Даниэль так и не смог понять, каким образом это удалось. На мгновение в глазах все помутилось, стало тяжело дышать… Но затем сердце, до того выламывающее грудь, затихло, а в голове появилась кристальная ясность.