Поймать ночь
Шрифт:
– Как милосердие может быть ошибкой?
– ошеломленно спросила она.
И только спросив, она сразу вспомнила сказанные его отцом слова. В мире Валериуса, это было преступлением.
Валериус откашлялся.
– В большинстве случае, меня посылали во внешние провинции сражаться с кельтами. В то время я был единственным римлянином, кому сопутствовал успех в борьбе с ними, главным образом из-за того, что я понимал их. За это братья ненавидели меня. Уничтожение всех было для них единственным
– И они задумали тебя убить?
Он кивнул.
– Они пришли в мой дом и одурманили меня. Я лежал на полу совершенно беспомощный, пока они уничтожали все кругом. Разгромив мой холл, они вытащили меня на задний двор, чтобы убить. И там они обнаружили статую Агриппины.
Табита взглянула на белое мраморное лицо из его прошлого.
– Почему ты держал там статую?
– Как и моя бабушка, я считал, что она заслуживает безопасности. Защиты. Поэтому выделил небольшой участок в своем личном саду незадолго до того, как она переселилась ко мне.
Ее зло кольнула неуместная ревность. Может, он и не любил эту женщину, но явно испытывал к ней глубокие чувства. В особенности с тех пор, как провел тысячи лет, выполняя свое обещание.
– Как она оказалась у тебя?
– спокойно спросила она.
Он сделал глубокий, неровный вдох.
– Моя бабка вызвала меня домой с поля боя, так как знала, что умирает и боялась за Агриппину. Она знала нрав сыновей и внуков, а Агриппина была очень красивой и утонченной женщиной, много значившей для нее. Я был единственным, к кому она могла обратиться, и кого не пришлось бы удерживать от постели Агриппины. Так что она попросила забрать ее к себе в дом и беречь от остальных.
У Табиты сжалось горло от его доброты.
– Ты влюбился в нее?
– Я любил мысль о ней. Она была воплощением красоты. Нежная и добрая. В моем мире никогда прежде не существовало этих понятий. Всякий раз, находясь дома, я часами наблюдал за ней издалека, когда она исполняла свои обязанности. Я часто задавался вопросом, мог ли кто-то столь прекрасный, полюбить такое ничтожество, как я. Я бранил себя за то, что желал любви рабыни. Я был благородным римским полководцем. Зачем мне благосклонность рабыни?
И все же он жаждал благосклонности. Она знала это. Чувствовала.
Валериус умолк. Если бы она его не знала, то поклялась бы, что видит слезы в его глазах.
– Они изнасиловали ее у меня на глазах, и я не в силах был помочь.
– О, Вал, - выдохнула Табита.
Он отошел от нее, как только она прикоснулась к нему.
– Я даже не мог закрыть глаза или повернуть голову. Я лежал абсолютно беспомощный, пока они с наслаждением бесчестили ее. Чем сильнее она кричала, тем больше они смеялись и так до конца, пока Маркус не пронзил ее моим же
У него слова застряли в горле, глаза были полны слез.
– Какая во мне была польза?
– спросил он сквозь зубы, раздувая ноздри в бессильной злобе.
– В конце концов, что хорошего я ей сделал? Если бы я не взял ее в свой дом, как минимум, они бы позволили ей жить.
Табита задыхалась от слез, когда он, наконец, позволил обнять себя. Она пыталась не думать о том, что случилось, когда они убили Агриппину.
Она видела шрамы на его запястьях и знала, что его распяли. Не ночь, а самый настоящий ужас. Неудивительно, что он не хотел вспоминать прошлое.
И она больше никогда не будет спрашивать его об этом.
Какой-то миг он все еще был напряженным, но потом расслабился. Обнял ее покрепче и притянул ближе к себе.
– Что я за человек такой, что любое доброе деяние всегда вредит тем, кому я пытаюсь помочь?
– Ты не навредил ни мне, ни Марле, ни даже Гилберту.
– Пока что, - выдохнул он.
– Агриппина жила в моем доме почти 10 лет, пока парки не забрали ее.
– Никто меня не тронет, Валериус. Поверь мне.
Он ласково провел рукой по щеке со шрамом.
– В тебе столько огня. Он всегда согревает меня, когда ты рядом.
– Согревает тебя? А большинство людей он обжигает. Мой бывший часто говорил, что я всех выматываю. А еще изнуряю его настолько, что потом ему требуется минимум два или три дня, чтобы возместить каждый проведенный со мною час.
Валериус слегка улыбнулся.
– Мне не кажется, что ты выматываешь.
– А я не считаю тебя жалким.
Это своеобразное соглашение вызвало у него смех.
– Что в тебе такого Табита? Я знаю тебя всего несколько дней, а чувствую, что могу рассказать обо всем.
– Не знаю, но я чувствую тоже самое по отношению и к тебе.
Она приподнялась и наклонила его голову к себе, чтобы поцеловать.
Валериус застонал, вкушая ее. Чувствуя ее. В ее объятиях он не чувствовал себя ни жалким, ни холодным. Она научила его смеяться и снова испытывать радость.
Нет, она вызывала в нем чувство радости впервые в жизни. Кроме нее, никто не протянул ему руку и не обнимал его.
Она знала, что он нудный, но смирилась с этим. Вместо того чтобы отвернуться от него, она мягко подшучивала над ним, и это сработало.
Она не отказалась от него.
За всю жизнь, она единственная подружилась с ним. И это делало ее самой замечательной женщиной в мире.
Табита отстранилась.
– Сколько у нас есть времени до приезда Отто с ужином?
Он взглянул на часы.
– Возможно, двадцать или тридцать минут. А что?
Она улыбнулась.
– Сойдет.