Поймай меня, или Моя полиция меня бережёт
Шрифт:
Она хлопнула длиннющими ресницами и прижала ладони к пышной груди.
Вот что у нас с ней было похоже, так это бюсты четвертого размера. Только Роза упаковывала свой в интригующие декольте, а я лишь обреченно ругалась, когда форменный китель ни в какую не желал застегиваться на этом богатстве.
– Мне? – удивилась я, отпивая обжигающе горячий кофе.
– Тебе! – Роза добыла откуда-то небольшой сверток. – Вот, смотри, тут написано: «Анне Стравински». Это от поклонника, да?
А еще Роза ужасно романтична, что временами
– И правда мне, – с недоумением согласилась я и неохотно отставила кофе.
Почерк аккуратный, внутри ничего не тикает…
Я перерезала бечевку и осторожно размотала пергамент.
– Ой! Прелесть какая! – восторженно взвизгнула Роза, всплеснув руками. – Кукла! И цветок!
Очаровательная вещица: изящная светловолосая девочка, сделанная с большим тщанием и вкусом. Только вот к рукам и ногам куклы были привязаны веревочки…
– Опиши, пожалуйста, этого «очаровашку», – сдержанно попросила я, прервав восторги сестры. – А лучше поехали со мной, составим фоторобот.
Хотя я сомневалась, что визитом нас почтил лично даритель.
Приколотая к цветку карточка гласила: «Прекрасной даме от Кукольника», а Кукольник вряд ли так глупо подставится. Скорее всего посылку передал банальный курьер, но отработать следовало все варианты.
Роза добросовестно перечислила приметы, а потом с помощью нашего штатного художника соорудила портрет.
Судя по описанию, этого юношу я бы очаровательным не назвала – слишком миловиден и слащав. Прилизанные блондинистые волосы, тонкие черты лица, круглые щечки, тонкие пальцы, да еще и «трогательная» субтильность… Одет он был соответственно, во что-то с «фестончиками», как выразилась Роза.
Художник кивнул понимающе, а следователь Мердок, заглянув ему через плечо, прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Пупс в рюшах, а не мужчина!
Кстати, Мердок на очаровашку походил больше. Я украдкой залюбовалась статями доблестного следователя. Сволочь он, конечно, первосортная, но хорош! Плечи широкие, попа с кулачок, как говорит бабуля, хоть это и явное преувеличение, густые темные кудри касаются воротничка…
– Стравински! – не оборачиваясь, обратился он. – Может, поведаете нам, зачем вы столь пристально меня разглядываете?
Я чуть покраснела (и как только почуял?) и откликнулась почтительно:
– Учусь составлять словесные портреты, господин следователь!
Он оглянулся и поинтересовался:
– И каковы успехи, домовой?
Я выпрямилась и отчеканила, глядя мимо него:
– Мужчина, человек, возраст тридцать пять – тридцать семь лет, рост около метра восьмидесяти пяти, телосложение спортивное, глаза и волосы темные.
– Как? И это все? – Мердок с сожалением покачал головой. – Полагаю, вам следует больше тренироваться, домовой!
– Приложу все усилия! – пообещала я, преданно пожирая начальство глазами.
Точнее, моим прямым начальником
– Разрешите обратиться? – продолжила я.
Роза за его спиной округлила глаза, и я раздраженно дернула плечом.
О работе я стараюсь дома не распространяться. Не хватало только, чтобы Роза загремела в «обезьянник» на пятнадцать суток за мелкое вредительство! С нее сталось бы напакостить тому же Мердоку, а фантазия у Розочки неистощима.
Сестра подняла голову и заговорщицки мне подмигнула. Я чуть не застонала вслух: только этого не хватало! От попыток устроить мою личную жизнь, периодически предпринимаемых то бабулей, то сестренкой, хотелось лезть на стенку и швыряться тяжелыми тупыми предметами. Но толку-то?
Мердок вежливо открыл дверь и пропустил меня вперед.
Для приватного разговора лучше всего подходила черная лестница. По местным легендам, через нее в отделение проводили незаконно задержанных, чтобы не светить их на записывающем кристалле и в журнале регистрации.
А еще сотрудники могли здесь травануться ударной дозой никотина, чем я и занялась, остановившись у окна между пролетами. Кто-то даже заботливо оставил тут пепельницу и спички.
– Стравински, – Мердок поморщился и распахнул окно, – не понимаю, зачем вы добровольно употребляете яд?
– Все, что приятно, или незаконно, или аморально, или ведет к ожирению, – хмыкнув, парировала я и с удовольствием затянулась.
Неодобрение на холеном лице следователя того стоило. Логичные доводы (вроде бабулиного «курение вредно для цвета лица и зубов», хотя ей самой это не мешало иногда побаловаться сигарой) я понимала и даже принимала, а вот морализаторство терпеть не могла.
Зато Мердок прославился на весь райотдел правильностью и следованием каждой букве закона. Раньше мы разве что на оперативках пересекались, но, пообщавшись с ним вплотную, я убедилась, что слухи не врут.
– Вы именно это желали обсудить? – осведомился Мердок, отодвинувшись.
– Нет. – Я сообразила, что не стоит его злить, и затушила сигарету. – Господин следователь, вы включите меня в свою группу?
– С какой стати? – Он поднял темную бровь. – Вы домовой, Стравински, вот и занимайтесь своими улицами. Если не ошибаюсь, за вами закреплены Абрикосовая, Виноградная и Тенистая?
– Именно, – вздохнула я, досадуя. Работу свою я любила, но следователи относились к таким, как я, с изрядной долей пренебрежения. Еще бы, что значат мелкие бытовые правонарушения в сравнении с убийствами и разбоями? – Но Кукольник явно обратил на меня внимание. По-моему, стоит это использовать.
Мердок как-то странно на меня посмотрел:
– Стравински, скажите откровенно, какой резон вам в это вмешиваться?
– Ради профессионального роста! – отчеканила я, глядя прямо в его внимательные карие глаза. – И ради премии, конечно.