Поющая в репейнике
Шрифт:
– А… а если я не хочу, чтобы вы возглавляли отдел? Из личных, субъективных причин? – Супин отбрасывает карандаш и берет другой.
– Тогда вы мне не оставляете выбора, Павел Иванович, – Рита подается вперед и начинает говорить медленно, будто объясняя сложный урок отстающему ученику.
– У меня есть сведения о том, что десять лет назад вы дали развод и разрешение на выезд своей жене и сыну – Ирине Супиной и Ивану Супину в обмен на лечение, убившее неудобного вам и Бойченко юриста.
Маргарита делает паузу. Полкан, не мигая, смотрит в ее черные глаза. Рита облизывает пересохшие губы и переходит почти на шепот.
– Сведения
Супин, побелев, встает, хватается за узел галстука, который вдруг начинает его душить.
– Покиньте мой кабинет. Немедленно, – выговаривает он едва слышно, сжимая в правой руке карандаш, как смертельное жало, нацеленное на Риту.
– Я так и знала, что это – правда, – удовлетворенно вздыхает Кашина. – И времени на раздумье у вас, так и быть, – сутки. Кстати, оклад главбуха в нашей конторке не так велик, как хотелось бы. Так что вы еще и поделитесь со мной по дружбе средствами Кашина. Он ведь выписал вам премию в размере миллиона долларов? Я ничего не путаю? Так вот: я претендую всего лишь на треть. Не более.
– Вон! – шепчет Полкан, который не может справиться с голосом. – Или… или я тебя…
Карандаш ломается в его скрюченных пальцах, и он бросает его на ковер.
Рита прыскает.
– Еще и меня прихлопнете? Ну вот это уж никому не нужно. И очень опасно для вашего здоровья. Так же, как химиотерапия, прописанная вашей женой несчастному юристу…
Она идет к дверям с гордо поднятой головой.
Покинув приемную, опускает руку в сумку и нажимает кнопку на диктофоне.
«Надеюсь, все записалось. По крайней мере, отпираться он не посмел. Уже – хлеб. Если что – будем действовать через Маню. Это даже гуманно – открыть ей глаза на этого убийцу! Нет, Манюне нужен хороший мужик вроде Тосика, а не этот целлулоид бездушный. Этого можно приберечь и для себя, если, конечно, он в гору пойдет. А почему нет? Я-то с ним про любовь и совесть чирикать не буду. Не до сюсюканий. Нам с Никой выживать надо».
И Рита, исполненная праведной решимости, спешит в бух-столовку, где Блинова, войдя в новую роль, уже костерит несчастную Утку из-за задержки зарплатных ведомостей.
– Это ты мне стенку свою простить не можешь, да, Ната? – причитает Елена Стефановна. – Будто я ее разбила! Но как я могла пойти против воли Бобочки, с которым у нас теперь совершенно иные отношения, просто иной уровень, Ната!
– Вот только от описания ваших вибраций избавь, Ленушка, – отмахивается от нее Наталья Петровна. – Ничего личного. Отныне и всегда! Я не собираюсь садиться в лужу с первыми же отчетами. А так как знаю, что все вы делаете в последний момент, с кондачка, а целыми днями треплетесь на отвлеченные темы, то и намерена поставить этому заслон, ясно, Кашина? – Она поворачивается к вошедшей Ритусе. Та фыркает новой начальнице в лицо:
– А Голубцовой вы замечаний отныне и всегда делать не намерены? Из-за ее привилегированного положения?
Рита тычет большим пальцем в потолок.
– Какая низость – обсуждать
Она удаляется в кабинет, хлопая дверью.
– Не было печали, – качает головой Утинская. – А какой девчонкой хорошей была. Как власть меняет людей.
– Елена Стефановна, вы как ребенок – совершенно в людях не разбираетесь, – говорит Маня, отвлекаясь от компьютера.
– Как раз дети очень хорошо чувствуют людей, Манечка. Это нам, взрослым, голову очень просто задурить, – вздыхает Утка.
– Это точно, – зло произносит Рита, кидая на Маню острый взгляд.
Но Голубцова ничего не замечает вокруг. Она с рассеянной улыбкой смотрит на экран монитора.
Глава одиннадцатая
Супин в панике ходит по кабинету, запретив секретарше соединять его с кем бы то ни было. Он пытается найти решение, призывая весь свой недюжинный рационализм. Да, он предчувствовал, что слишком гладко игра с Кашиным ему не сойдет с рук. Эта мегера с ангельским личиком сумела надавить на своего непробиваемого бандюгу, выудила сведения! Впрочем, и черт бы с ними. Конечно, что-то они разнюхали о юристе… Он, паскуда, предать их с Бойченко решил тогда, десять лет назад. Верил, что его спасут от безнадежной болезни денежки конкурентов. Клиника в Израиле, операция… Не успел! У Иры в больнице помер. И ничего никто доказать не сможет – стандартное лечение, включая химиотерапию. А то, что сердце не выдержало, – так это бывает. Кто же знал?..
«Кто?! Ира знала! Я знал! И толкнул ее на это. И проклятие ее заслужил. Как же она сказала тогда?.. Да, руки подняла, будто шаманка настоящая, а не медичка-материалистка и кандидат наук, и прошипела: “Проклинаю тебя и Бога в свидетели беру, что никогда ты не найдешь счастья и покоя в жизни. Никогда!” Вот оно, проклятие, материализуется. Хоть в петлю. И поделом!..»
Павел смотрит в окно на соседнюю бетонную коробку. В ней тоже располагается контора по продаже какой-то смехотворной белиберды вроде наполнителей для кошачьих туалетов, на которой серьезные дядьки и хищные тетки делают миллионы. Может, прав Бойченко со своим Валдаем? Впрочем, и там не за фантики жизнь устраивать придется. За проклятые, ненавистные деньги.
Супин вздрагивает от звонка мобильного. Маша… Сердце прерывает гонку, дыхание останавливается. Он дрожащим пальцем дотрагивается до экрана.
– Я выскочила из бух-столовки, где бабки переругались вконец, и почему-то решила сказать тебе, что умираю от любви! – слышит он радостный шепот Мани.
– И еще я совершенно не могу сидеть на стуле. Все болит и ноет. Вот как ты меня замучил ночью. Что ты молчишь? У тебя люди?
– Нет. Я один. И я тоже… умираю.
– От любви?
– Да, Маш. Да.
– Это просто счастье, – выпаливает Маня, и в трубке раздаются гудки.
«Вот чего я боюсь больше всего на свете! Маниного презрения и недоверия. Я не могу потерять ее, не могу!»
Супин подходит к столу, берет очередной карандаш, крутит его в руке. Он уже знает, что пойдет на все условия Кашиной.
Ночью Мане снится кошмар. Аля подходит к ее кровати, тычет пальцем в лицо и говорит странно, нараспев:
– Такой длинный путь, а ты все спишь. Ты же не успеешь.