Поющая в репейнике
Шрифт:
Маня наводит порядок в тумбочке и украдкой бросает взгляды на Трофима, созерцающего светлый квадрат окна. Она подмечает, что бледность на его запавших щеках сменяется слабым румянцем, а в огромных глазах, кажется, не стоит привычная безысходность. В последние дни Трофим все больше сосредоточенно размышляет о чем-то, а не оплакивает себя.
– Ну, Тосик, ты готов к полету за океан?
Маня с улыбкой подходит к «брату».
– Перестань, Манюнь. Пустое… – без всякого выражения спокойно отвечает Трофим.
– Да почему же
Он мотает головой, поджимает губы. Маня обнимает его за плечи:
– Знаешь что, дорогой, с таким настроением, конечно, ничего не получится!
– Дело не в настроении, а в несентиментальной реальности… У меня нет денег на поездку и операцию. От мнимого самаритянина – твоего жениха я деньги не приму. Это так же очевидно, как то, что эта сосулька, сколько бы она ни росла, в конечном итоге растает. Непреложный закон.
Трофим указывает пальцем на окно.
– Так, ты делаешь попытки обобщать и философствовать. Уже хлеб! – заключает Маня, заправляя прядь буйных волос за ухо.
– Ну ладно, Бог с ним, с Павлом! Таких средств, я думаю, и у него не найдется. Но у нас же есть две квартиры! Огромное богатство! Куда его и тратить, как не на здоровье? А, Трофим, ну, если ситуация так сложилась?
– Я ни за что не посягну на твою квартиру! Ты что же, сестрица, подонком меня выставляешь? – отшатывается от Мани Седов.
Он откатывает коляску от окна, подвозит к кровати.
– Нет, я сам! – категорично выбрасывает руку, запрещая Мане себе помогать. Когда он грузно перекатывается на кровать, Голубцова, подтыкая под его ноги одеяло, начинает лепетать:
– Трофим, деньги от твоей проданной фуры не бесконечны. Нужно как-то выкарабкиваться. Я ведь… живу у Павла. Зачем мне Алина квартира, которая летом станет по закону твоей?
– Да, жена должна жить с мужем. При условии, что муж надежен и не выгонит ее на улицу при изменении направления судьбоносных ветров, – изрекает Трофим, отворачивая лицо к стене.
– Ты о чем?! – выпрямляется Маня, пыша праведным гневом.
– Я о том, что твоя, подчеркиваю, твоя квартира неприкосновенна.
– Нет, начал говорить о Павле, так договаривай!
– Я не начинал, это ты все время мне тычешь им в лицо. Супин – то, Супин – это. Ладно, спасибо Супину за все. За терпение и благородство. Но на этом – все. Не вмешивай его в мою жизнь.
– Но у нас с ним – общая жизнь, Трофим. Да, как бы тяжело это для тебя ни звучало! Я должна отрезать его даже мысленно, входя в эту палату? Как ты себе это представляешь? Нет, ты повернись, повернись и ответь!
Трофим поворачивает к ней осунувшееся лицо, залитое слезами.
– Мань, прости ты меня и не мучай. Оставьте вы мою душу в покое! Трудно тебе, противно – не приходи. Совсем! Санитарка
Трофим вскидывает руки, прижимает сжатые кулаки к лицу.
– Я… работать буду. Колл-центром на дому, репетитором по химии для семиклассников, сексом по телефону, черт его возьми! Или… придумаю что-нибудь поэффективней и надежней… Простое и быстрое решение.
Трофима душат рыдания, он пытается спрятать от Мани искаженное лицо, мечется под ее пристальным и странным взглядом.
– Тосик! – вдруг жестко хватает она его руки. – Я. Никогда. Тебя. Не брошу. И если ты еще раз посмеешь намекнуть на свое самоубийство, я буду считать тебя не только самым слабым, но и самым подлым человеком! Да. Сдаться после всего того, что мы перенесли вместе, после всех моих мучений и надежд, – это не просто подлость, это поступок, который… который не имеет названия! Не смей так со мной поступать, слышишь?
Маню подводит голос, который вдруг становится хриплым и низким. Спазм душит горло, кровь бросается в лицо, и Маня хочет отойти от Трофима, но его сильная рука сжимает ее запястье. Голос Седова звучит полновесно и искренне.
– Маша, я клянусь тебе, что больше никогда… Никогда! Маша! Я, конечно, безногий, но небездушный человечишка. Я никогда не причиню тебе боль. Ты веришь мне?
Маня смотрит в горящие глаза Трофима, полные раскаяния и любви, и с улыбкой кивает…
Придя домой, в квартиру Павла, она мечтает лишь об одном – о полной неподвижности и сне. Маня скидывает сапожки, проходит к дивану и в изнеможении валится на подушки.
«Нет, разлеживаться времени нет. Супин придет через полчаса. Быть может, раньше. Скорее кинуть котлеты, купленные на ходу, на сковородку и сварить рис. Что там, интересно, в холодильнике?»
Маня поднимает себя рывком, шлепает на кухню. Да-а, паршивая она, оказывается, жена. Ни овощей, ни любимых Павлом творожков. Снова придется выслушивать упреки и сдерживать натиск ревности: «Конечно, Тосику протертый супчик с курочкой успела сварганить, а любимому мужчине – шиш, котлеты из кулинарии!»
Господи, конечно, он прав: Маня совершенно забросила их общее хозяйство. И Павлу, наверное, уделяет слишком мало времени. Что это, вообще, за любовница, которая засыпает, едва коснувшись подушки?
Но как ей разорваться, все успеть? Супин помогает, чем может, – вон, в хорошую клинику Трофима поместил, полтора месяца с охотой давал деньги на больничную няньку, которая дежурила с Седовым ночами, когда он был еще в тяжелом состоянии. Правда, Трофим деньги вернул, как только его знакомый по автокомбинату продал несчастную фуру. Но дело ведь не в деньгах, а в отношении! Трофим для Павла – совершенно чужой и даже не слишком симпатичный мужик. Однако же он не просто терпит, но проявляет снисходительность, понимание…