Поют черноморские волны
Шрифт:
— Удивляешься? — проговорил Мусьяков. — Подучиться надо бы, на флот едучи. Тогда знал бы, что сие значит. Это морской сигнал. И смысл его примерно таков: дойти в полной боевой готовности до места назначения. И выполнить любое задание… Разумеешь? Боевой — до места! Это и тебя касается, друг, коль идешь в поход на боевом корабле.
Назавтра Мусьяков проводил меня на Графскую пристань. У колоннады над морем собрались молодые шефы. Прибывают командиры разных кораблей флота, один за другим пришвартовываются и уходят в море военные катера.
— Вот
— Комиссар Савицкий.
— Старпом Кузнецов…
Мусьяков представляет меня. Доброе улыбающееся лицо комиссара и строгое, даже суровое молодое лицо старшего помощника командира корабля.
И вот — наш командирский катер! Сверкающие металлические поручни и деревянные панели вдоль бортов, солнечные блики на каждой медной шайбе, надраенной до блеска, богатырь рулевой и замерший, как статуя, краснофлотец на корме у флага… — все промелькнуло мгновенно.
— Прошу на катер, — раздался чей-то приветливый голос. Кто-то поддержал меня за локоть, кто-то подал руку и вовремя усадил. Мотор рванул катер с такой силой, что, казалось, я неминуемо вылечу через борт. Катер развернулся, легкие брызги обдали всех нас, и мы летим над волнами… Бухта расширяется. На рейде в ослепительных лучах солнца замерли крейсера, эсминцы, сторожевые корабли.
— Вот прямо, у мыска, наш крейсер. Спутать его с другим кораблем нельзя. — С удивлением вижу, что это строгий старпом обращается ко мне…
Таким и запомнился мне «Красный Кавказ» на всю жизнь!
Силуэт крейсера был действительно необычным. Над широким размахом носовой части неожиданно вздымается огромная трехногая мачта — такой не увидишь нигде — она прорезается несущими площадками для дальномеров и других приборов и завершается на вершине своей командным пунктом, словно орлиным гнездом. Округлые башни главного калибра, ажурные мачты, катапульта для самолетов — все это, густо облитое сверкающим золотом яркого солнца, создает неповторимое ощущение легкости, красоты и скрытой силы.
Впервые поднимаюсь по трапу военного корабля и почти сразу включаюсь в напряженный ритм его размеренной, четкой жизни. Побудка, подъем флага, склянки, отбивающие время, и при этом каждый человек знает свое место и свое дело как бы в двух измерениях: в обычной обстановке и по боевой тревоге. Пока все спокойно. Медленно разворачиваются тяжелые башни, и орудийные расчеты что-то разбирают, чистят, сверяют. Зенитчики колдуют над прицелами. Дежурные команды драят палубы и трапы до невозможного блеска, машинисты и турбинисты снова и снова прослушивают механизмы, а в глубине служебных кают штурманы исчерчивают карты морских путей, рассчитывая и пересчитывая тот самый верный маршрут, который строго соответствует сигналу: «Боевой до места!» Словом, как в старой матросской песне: «Корабль несется полным ходом, машины тихо в нем стучат…» (А крейсер — уже в открытом море, машины действительно тихо стучат, и весь корабль дышит и
Особой жизнью живет наша маленькая каютка. Здесь мы поселены с Виктором Ивановичем, редактором, здесь и наша редакция, что обозначено на медной табличке на узкой двери: «Боевой до места!» (Табличка всегда была у нас надраена до блеска, как и все на корабле.)
Койки убраны, и вокруг закрепленного железного столика у раскрытого иллюминатора сгрудился наш актив, все свободные от вахт. Машинист Авдеев настаивает, чтобы в первом походном номере газеты «звучало», как он говорит, машинное отделение.
— Не будет хода — не будет похода! — восклицает молодой светловолосый, но неожиданно темнобровый машинист. И, радуясь своему умению говорить в рифму, добавляет: — Вот и «шапочка» готова к материалу. Чем плохо?..
— «Чем плохо?» — иронически повторяет слова Авдеева орудийный наблюдатель с запоминающейся фамилией Свирепый. — Ход дает и пассажирский теплоход, а орудийные башни?! — Он уничтожающе смотрит на Авдеева. — Орудийные башни — это и есть крейсер. «Чем плохо!» — Свирепый так повторяет авдеевскую поговорочку, словно вбивает заклепку…
Виктор Иванович прерывает спорщиков.
— Только сейчас был у комиссара. Установка: первая страница — политика. Фашисты грозятся, скажем наше краснофлотское слово в ответ: будем решать две задачи, как одну — боевую и политическую подготовку — на «отлично»! А оборотку газеты поделим между всеми: коротко, четко… После ужина сдаем в набор. Сразу после побудки — считка, к завтраку «Боевой до места!» — на всех палубах, в котельных, в машинном. Такая установка. А сейчас — пошли на беседу старпома с молодыми. Вообще интересно, здорово рассказывает Кузнецов. И для газеты пригодится.
Первый день на военном корабле, полный незабываемых впечатлений, пополнился еще одним, может быть, самым сильным, острым и памятным.
Палуба крейсера на фоне открытого темно-синего моря. В тени орудийной башни сидят молодые краснофлотцы. Бескозырки на коленях, и свежий ветер пытается запутать черные ленточки с якорьками. Все взгляды устремлены к Кузнецову. Старший помощник командира крейсера стоит, опираясь на опущенный ствол орудия. Он высок, строен, подтянут. И речь его такая же ясная, четкая, стройная.
В то время старпом «Красного Кавказа» был немногим старше своих слушателей — ему едва минуло тридцать лет. Но за плечами уже нелегкий жизненный путь — твердый и неуклонный путь к морскому совершенствованию.
Николаю Кузнецову не было семнадцати, когда он в 1919 году пришел добровольцем на Северо-Двинскую военную флотилию. До этого он знал лишь свою речушку Ухтомку, где жил в затерянной в северных лесах деревушке. Три класса церковноприходской школы — не великое образование, но Революция — лучший университет. Молодой моряк, как на штормовых волнах, попадает из Архангельска в Ленинград, жадно овладевает знаниями, и вот он уже — курсант военно-морского училища, вот и — красный командир.