Поздно. Темно. Далеко
Шрифт:
— Нет, правда, здорово, — не унимался Измаил. — Знаешь, как мы сделаем? Я на днях получу за выступление, мы возьмем бутылку и пойдем к Голышеву. Он нормальный дядька, фронтовик, пишет очерки…
— И пьет водку, — продолжил Эдик.
— Ты не понимаешь, — рассердился Измаил, — он же парторг Союза. — Бодаенко тебе наобещает, сколько хочешь, а этот может сделать.
— Что он сделает? Убьет Коляду? Или отменит советскую власть?
Генерал в отставке Коляда был директором издательства. Однажды краем уха услышал он, что
— Кто така Лорка? — спросил Коляда рецензента.
— Испанский поэт, — оторопел профессор.
— А чи вин прогресивный?
— Его расстреляли фашисты.
— О це добре!
Измаил разволновался.
— Ты только напиши побольше, и пойдем.
— Напиши, напиши… Уже сто двадцать страниц, тебе хватит?
— Отлично, старик, на днях и пойдем. Ну а вы, Лена, пишете? А ну прочтите что-нибудь…
— Ой, дядя Изя, — закручинилась Лена, — это такое гамно…
— Ленка, не ломайся, — прикрикнул Эдик, — давай последнее, про мясо.
— Может на стул стать? — ломалась Лена.
— Что ты будешь делать! — сокрушался Измаил. — Читайте, я вам говорю, а не то хуже будет…
— Как, еще хуже? Ну ладно. — Она вздохнула.
— Громче, — крикнул Эдик, едва Лена начала.
«Ни пустоты, ни слов В себе не нахожу я. До следующих дней Душой не добрести, И все-таки туда Веду себя, чужую, Где не смогу себя По-прежнему вести»— Ну, так хорошо, — похвалил Измаил, — вам надо больше писать.
— Читайте Пушкина, Маяковского, — ехидно подхватил Эдик.
Измаил устало махнул рукой: «Ну тебя к черту».
Плющ ехал двадцать девятым трамваем по Люстдорфской дороге.
Сергеевы — люди, что называется, приличные, семья все-таки, кое-какие бабки наверняка есть.
Неловко, конечно, но не потому, что чужие, напротив, очень даже свои — сколько в юности провел с ними времени, неловко оттого, что если ты свой, то где же ты, падла, пропадал столько времени, и появился, когда пришла нужда. Ну, ничего, не так страшен черт… самое трудное — первый момент, удивление и вопросительные взгляды. Тут главное не частить и вести себя естественно и спокойно.
Ольга Михайловна, наверное, совсем старенькая, и сердце, помнится, у нее всегда болело. Вовчик, Владимир Сергеевич, «рыжий», как называет его Эдик, кажется, начальник какой-то пусконаладочный, все ездит куда-то в Дрогобыч, в командировку. Роза, классная тетка, сильно только строгая, где-то там, в исполкоме работает.
Трамвай проезжал вдоль длинной каменной стены Второго кладбища. У входа сидели
Тут, на этом кладбище, их батя лежит лет уже, наверное, десять. Неделю он умирал от инсульта на Ольгиевской, лежал в коме, сердце только работало. Дочки дежурили круглосуточно, Карлик вылетал в окно с кислородной подушкой в аптеку. Ольга Михайловна сидела неподвижно.
Плющ, и Морозов, и Кока приходили, уводили Карлика через дорогу, у садика пили из горлышка вино — снимали напряжение; неподалеку, метрах в двадцати, тем же занимались Изя, и Эдик, и Мишка. Компании эти словно не замечали друг друга.
Курили в парадной, когда вышел из квартиры Вовчик, Владимир Сергеевич, и показал руками крест…
Плющ вышел на первой станции Люстдорфа. Район малознакомый, одесские Черемушки, однако платаны растут быстро, и улицы уже напоминают городские.
— О, Костик, привет, — сказал Владимир Сергеевич, — проходи.
— Как хорошо, — поднялась Роза, — молодец, помнишь…
Плющ растерянно смотрел на праздничный, почти накрытый стол.
— О, извините, у вас торжество, я потом как-нибудь, — заторопился Плющ.
— Как же так, Карлику же сегодня тридцать три!
— Конечно, конечно, — бормотал Плющ, — только я без подарка, да и меня ждут. — Плющ выдохнул. — Если честно, совсем забыл, — засмеялся он, — поздравляю вас. А где же Ольга Михайловна?
— Она в той комнате, пойдем, — Владимир Сергеевич приотворил дверь. — Ольга Михайловна, к вам гость…
Ольга Михайловна оторвалась от книги и всмотрелась:
— А, Костик, вот умница!
В больших очках она была похожа на черепаху из популярного мультфильма.
— Садись.
— Спасибо, Ольга Михайловна, — стоял Плющ. — Как ваше здоровье?
— Врачи говорят, что нормально, — засмеялась Ольга Михайловна, — а я думаю — не совсем. Так, ничего…
— Как у Карлика дела?
Ольга Михайловна вздохнула:
— Все хорошо, как же еще? Ну, а ты как, пишешь?
— А что еще делать, — как бы извиняясь, засмеялся Плющ.
— Молодец, — Ольга Михайловна помедлила и посмотрела в книгу.
Плющ, пятясь, вышел.
— Помочь чем-нибудь? — спросил он Розу.
— Та! — сказала Роза, — мужчины могут только мешать. — Сергеев, вот куда ты девал салфетки?
Вбежал Игорь с авоськой хлеба.
— Это Плющик? — полувопросительно сказал он.
— Какой он тебе Плющик, вот нахал, — возмутилась Роза. — Он — Костик, или даже дядя Костик.
— Плющик, Плющик, кто же еще, — Плющ обнял Игоря за плечи, — «Костик» — неинтересно, «Плющик» — интереснее. Ну, ты здоровый стал. Наверное, стихи уже пишешь?
— Какие стихи, Костя, он же безграмотный, — веселился Сергеев.