Поздняя осень (романы)
Шрифт:
— Ничего не поделаешь, терпеть не могу, когда меня не замечают!
Они были еще дома, носились из столовой в прихожую, сборы затянулись.
— Как ты красива! — Илинка искренне восхищалась Вандой.
— Женщина должна быть не красивой, а соблазнительной, — наставительным тоном ответила Ванда, словно провозглашала истину в высшей инстанции. — Тебе пора разбираться в этих тонкостях, пригодится! — Она щелкнула Илинку по носу. — А ты, — она шаловливо обернулась к Думитру, — подумай над тем, что это прекрасный способ проверить своих подчиненных!
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — искренне удивился Думитру.
— А то, что ты мог бы воспользоваться моим присутствием для «проверки» своих людей на моральную устойчивость, —
— И ты стала бы играть эту роль? — вмешалась удивленная Кристиана.
— А почему бы не развлечься? — рассмеялась Ванда.
— Не думаю, что это было бы такое уж веселое развлечение…
— У меня, знаете ли, есть своя теория насчет женщин, — заявила Ванда, — но я убеждена, что ее можно применить и к мужчинам. Моя теория гласит, что женщины делятся на две категории: на недоступных по своему существу и недоступных случайно, в силу обстоятельств. Первые встречаются так редко, что их можно не принимать во внимание, это исключение, которое подтверждает общее правило. Вторые — а к ним относится подавляющее большинство — недоступны лишь потому, что случайно — слышите? — случайно не встретили на своем пути мужчину, который бы взялся доказать им обратное. Следовательно, они недоступны лишь до тех пор, пока им не встретился умеющий настоять на своем мужчина! Тот, который бы захотел доказать и имел на это время! Правда, — закончила она язвительно, — надо быть реалистами: некоторые могут никогда его не встретить. Таких, конечно, тоже большинство!
— Так ты считаешь, что мораль сама по себе не существует, что это лишь вопрос мужского тщеславия и времени? — спросила Кристиана, снисходительно улыбнувшись.
Думитру молчал, слушая эти разглагольствования с непритворным интересом.
Ванда же наслаждалась звуками собственного голоса.
— Сегодня основной вопрос жизни — время, вернее, кризис времени, — продолжала она охотно. — Я предвижу, что классический вариант любви будет скоро задавлен «вопросами», как их называет Думитру, делами, обязанностями, работой, тем, чему люди отдаются без остатка… Это — вторая моя теория, — заявила она, широко улыбаясь. — Влюбленные, как известно, редко бывают людьми действия, это чаще поэты, философы. Поэтому я предвижу, что будущее, с его засильем технократов и деятельных личностей, преподнесет нам среди прочих кризисов и кризис любви. Одержимые суетой, делами, «вопросами», люди перестанут интересоваться искусством любви… Однако я далеко ушла от своей первой теории, — спохватилась она. — Итак, я утверждаю, что не существует ни одной женщины, которая бы устояла перед настойчивым мужчиной! К сожалению, мужчины об этом не знают или не верят в это, невольно поддерживая миф о недоступной женщине.
— Я тебе уже говорил или только хотел сказать, что ты вполне можешь написать книгу, собрав в ней все свои теории, — весело предложил Думитру, которому надоело это слушать.
— Это потом! Пока я хотела лишь подбросить тебе рабочий «вопрос» на сегодняшнюю ночь, — пошутила Ванда. — Все равно ведь ты — человек действия и умер бы от скуки, проведя в безделье столько времени.
— Не будь вредной, — вмешалась Кристиана.
— Оставь ее, — подмигнул Думитру. — Только так и узнаешь, что у нее за душой.
Ванда шутливо погрозила ему пальчиком и перестала излагать свои теории.
— Думаю, нам пора, — сказал Думитру, посмотрев на часы.
Они еще раз быстренько взглянули в зеркало и в прекрасном настроении отправились в клуб на встречу Нового года.
Глава восьмая
Ванда осталась в восторге от новогоднего праздника в Синешти.
«Для меня это было открытием», — заявила она Кристиане, когда они утром возвращались домой.
Однако время шло, встреча Нового года осталась позади, в воспоминаниях. Календарь свидетельствовал, что можно было уже мечтать о весне, хотя от Синешти она
Кристиана приступила к работе.
— Я почувствовала себя другим человеком, — признавалась она мужу. — Теперь я поняла, что нужна, а иногда мне даже кажется, что я просто незаменима, — добавляла она с ребячьим восторгом. — Знаешь, то обстоятельство, что я нужна людям, что я могу им помочь, приносит мне не только удовлетворение, но и уверенность, что я что-то значу для общества.
— Я и не знал, что ты честолюбива, — прервал ее удивленный Думитру. — До сих пор меня обвиняла…
— Я и сама не знала. Это открылось только теперь! — рассмеялась она. — Хотя, если хорошенько подумать, разве можно назвать честолюбием потребность чувствовать себя полезным!
— Напрашивается вывод, что и меня ты стала понимать лучше, — отметил Думитру, явно довольный происшедшей переменой.
Увлеченная своей работой, она не чувствовала усталости, хотя ей приходилось уходить из дому рано утром и возвращаться последним автобусом. Иногда она рассказывала Думитру о тех делах, которые вела она или кто-то из ее новых коллег, интересных с юридической точки зрения, тем более что его занимало все, касающееся человеческих судеб. Кроме того, она была убеждена, что тем самым помогает ему в воспитательной работе.
— Ты, кажется, надумала меня убедить изучить право и бросить свое ремесло? — пошутил он однажды, когда Кристиана предложила ему пройти начальный курс права по ускоренной программе.
— У меня на это нет ни одного шанса! — возразила она весело. — С тобой это безнадежно, своей профессии ты останешься верен до конца. Но, видишь ли, многие относятся к моей профессии с известной сдержанностью. К нам обращаются, как правило, в тяжелые минуты жизни, в кризисных ситуациях. А у меня сложилось убеждение, что я должна не столько защищать, сколько объяснять путь, пройденный человеком до скамьи подсудимых, с тем чтобы помочь ему исправиться. Я вижу свое назначение не только в защите или обвинении, в постановке диагноза прав — виноват, который во многих случаях и так очевиден, в выступлении «за» или «против». Нет, я должна найти, определить тот единственный момент, с которого началось падение. Очень важна субъективная мотивация преступления, что человека в конечном счете заставило пойти на это. Этот вопрос кажется мне самым существенным.
— Как в психоанализе, — уточнил Думитру.
— Да, похоже! — согласилась она. — Меня интересует преступность малолетних, потому что в этом случае можно не только исправить человека, но и проследить за его становлением.
У Кристианы теперь меньше было времени на подруг, но Дорина Каломфиреску по-прежнему иногда забегала к ней. Чаще всего она заходила к своей приятельнице, возвращаясь из детского сада, но не всегда заставала ее дома. Иногда Дорина ее дожидалась, а иногда, перемолвившись парой слов с Думитру или с Илинкой, поспешно уходила, взяв за руку Валентина, которого она определила в тот же детсад в соседнем селе, где сама работала воспитательницей. Ей было нелегко возить его с собой в такую даль, тем более зимой, по морозу, но она была довольна, что он все время у нее на глазах.
В те недели, когда Дорина работала после обеда, она спешила еще больше.
— Раду не любит оставаться один, — извинялась она перед Кристианой, объясняя, почему не может у нее задержаться. — Он вообще не любит ждать меня, а когда голоден…
— Ты его избаловала, — заметила как-то Кристиана. — Мог бы и сам подогреть себе еду.
— После целого дня занятий на морозе, думаю, мне тоже не захотелось бы, — взяла его под защиту Дорина.
Однажды вечерам Валентин подошел потихоньку к Кристиане и, поднявшись на цыпочки, прошептал ей на ухо, будто сообщал великую тайну: