Пожар

Лаврова Ольга

Уваровой достаточно – молчит, нервно сплетая и расплетая пальцы.

– А теперь, Стольникова, объясните вкратце причи­ну вашей ссоры.

– Когда вы сказали о поджоге, я сразу поняла – только она! Вторую такую злыдню поискать! – Хотя жен­щина, естественно, повторяет уже говоренное прежде, но опять волнуется до слез.

– Почему она? – призывает ее к точности Пал Палыч.

– Набрала целых две машины чего подороже и дер­жит! А у нас ревизия на носу. Звоню: вези, мол, пора. Ладно, говорит, заскочу к концу дня, условимся… Мы с Женей сидим, пьем чай, является. Что вы, говорит, девочки, тревожитесь,

завтра все пришлю! И зачем-то рысцой на склад. Посмотрю, говорит, что у вас есть. Сейчас-то я соображаю зачем! А тогда подумала – вот завистная!..

– В руках Уварова что-то несла?

– Сумку… такую полухозяйственную, на молнии. Мне бы глаз не спускать, да разве придет в голову?! Я во дворе тогда стояла, но видела – везде она совалась! И в тот угол тоже!

– Все врет! Все врет! – вскрикивает Уварова.

– И больше ничего не скажете?

– Ни-че-го!

Пал Палыч поочередно придвигает женщинам прото­кол:

– Распишитесь… Распишитесь… Николай Александ­рович, прошу прислать конвой за Стольниковой, – про­сит он Томилина.

– Хорошо. Я пойду, если не нужен.

Знаменский кивает. Томилин выходит. Спустя короткое время появляется конвойный. Стольникова поднимается.

– До свидания, Пал Палыч… Будь ты проклята! Змея! – напоследок кидает Стольникова и скрывается за дверью.

Знаменский достает отдельный бланк для допроса, заполняет «шапку».

– Давайте все же поговорим.

Уварова молчит.

– Вы систематически занимались хищениями. Это вы теперь признаете?

– Да, – мрачно отзывается Уварова. – Признаю.

– Вас ожидает лишение свободы. Это вы тоже пони­маете. К чему же упорное запирательство в вопросе о поджоге?

– Хотите, чтобы я перестала бороться?

– Хочу, чтобы вы оценили цепь косвенных улик. При инвентаризации у вас выявлены немалые излишки. Их происхождение – сгоревший склад. Так что мотив поджо­га убедительный: присвоение товаров на весьма круглую сумму. Дальше. Кроме показаний Стольниковой, есть свидетельство одной из кладовщиц. Она заметила, как вы выходили из-за ящиков с посудой, отряхивая ладони. Именно оттуда, где возник пожар.

– Еще не доказательство, что я его устроила!

– Но даже известно, как вы это сделали, Елена Вла­димировна, – вкрадчиво говорит Пал Палыч. – Вы при­несли в сумке бутылку с бензином и свечу. Зажгли ее с тем расчетом, чтобы разгорелось не сразу. – Знаменский не торопится и наблюдает за ее лицом, выдающим изум­ление и растерянность. – Потом ловко подсыпали сторожу в термос снотворного. Выждав время, приехали еще посмотреть на пожар и убедиться, что сработало!.. Видите, все правильно. Женщина вы неглупая, должны признать свое поражение.

– Глупая, умная – немолодая, вот что!.. – почти шепчет Уварова. – Снова сидеть – век кончен… – Помолчав, поднимает голову, говорит жестко: – Ну, допустим, я подпалила. И что? Да гори оно хоть все ярким пламенем!

– Откуда такая озлобленность?

– А судьба меня, гражданин следователь, не ласкала, не баюкала… не то что некоторых… Хотите послушать, откуда змеи берутся? – с вызовом спрашивает она.

– Всегда стремлюсь понять.

– Вот-вот, понимайте. Была девчонка не хуже других. Кончила товароведческий, показалось – скучная работа. Устроилась в такси. Вроде жизнь наладилась: замуж выш­ла

за трезвого, жилье получили, сына родила. – Уварова исповедуется не покаянно – ожесточенно. – А рухнуло все в один миг. Пассажир в аэропорт. «Гони, – говорит, – опаздываю! Накину тридцатку!» Тогда для меня это день­ги были. Погнала. Сто, сто двадцать, пошла на обгон. Перевернулась. Он – насмерть, мне после больницы – срок. Дальше – лучше. Освободилась, приезжаю домой. Узнаю: муж со мной, с осужденной, развелся, с площа­ди выписал, в квартире новая хозяйка. Выпихнули мне на лестницу чемоданчик с барахлом. «Ребенок?!» – спраши­ваю. Простудился, говорят, умер. Как только пережила… Достала старый товароведческий диплом, пошла по объявлениям, где «требуются». Поступила на самую низо­вую должность. И год за годом прогрызалась в начальницы. И остервенилась, да, остервенилась. Зато прогрыз­лась… А на промтоварах сидеть да нитки не взять… Э-эх, гражданин следователь… жизни вы не знаете, какая она есть!..

– Я знаю, какая она должна быть, – говорит Пал Палыч после паузы. – И еще знаю: жизнь такая, какой ее делают сами люди!..

Кибрит и Знаменский встречаются на лестнице Пет­ровки, здороваются.

– Ну, отмылась от сажи?

– Не говори! До сих пор в горле першит. Как у тебя?

– Помаленьку.

Рядом возникает Томин:

– Привет! Паша, я тебе обзвонился!

– А что?

– Начала раскручиваться вот такая, – поднимает большой палец, – криминальная история! Просто созда­на для нас с тобой! И Зинаиду примем, если попросит.

– Еще куча работы с пожаром, – говорит Знамен­ский.

– Паша, не будет тебе прощения, если откажешься!

– Ладно, созвонимся.

Знаменский направляется к себе для последней бесе­ды с Гуторской, утерявшей ныне всю свою заносчивость.

– Стольникова созналась – очередь за мной. Этого вы ждете. И видите во мне главную преступницу! – обречен­но говорит она.

– Ангелом я вас не считаю.

– Не могу найти слов… и, очевидно, бесполезно… но я невиновна! Ни в пожаре, ни в недостаче! Клянусь вам!

– Чем? – вдруг заинтересовывается Пал Палыч.

– Что?

– Чем клянетесь?

– Чем угодно!

– «Чем угодно»… Не впечатляет, – непонятно для Гуторской хмыкает Пал Палыч.

– Я знала, что не поверите!

– Как раз верю. Подозрение в поджоге с вас снято. Известно также, что в хищениях вы участия не принимали. Стольникова решительно все берет на себя.

– Дуся… спасибо ей!.. – вырывается у Гуторской теплая нота.

– Но переброски между базами не были для вас тайной. Как же назвать вашу позицию?

– Я не вмешивалась… не хотела связываться… К Дусе поступал дефицит, на мою половину – что попроще…

– И жили со спокойной душой! Не люблю читать мораль, Евгения Антоновна, но вам скажу. Наверно, каждое второе преступление было бы невозможно – про­сто невозможно! – без таких вот людей, которые «не желают связываться»!.. А еще на вашей совести Стольни­кова. Удивляетесь? Ведь вы умная, волевая женщина. Вы имели на нее влияние. Но презирали – за легкомыслие, небогатый интеллект, за этого Костю. На ваших глазах Уварова втягивала ее в махинации! Пытались вы бороться, спасти?.. – Секунду-другую ждет ответа и подытожи­вает: – Нет, умыли руки!