Пожарный кран No 1
Шрифт:
– Ты права...
– с горечью соглашается Сергей Борисович.
– Не перебивай!
– сердится голова.
– Я еще не все подумала!
Ты даже до сих пор не понял, что дети - тоже люди!..
Директор Дома пионеров замирает, широко раскрыв глаза. Вот она САМАЯ ГЛАВНАЯ МЫСЛЬ! Просто потрясающе!
– Какой я был дурак!
– бормочет он растерянно.
– Конечно же, они люди, только еще очень молодые. Почему же я этого раньше-то не понимал?!
И он в сердцах стукнул себя кулаком
– Но-но! Не очень-то!
– не одобрила голова.
– Я-то при чем? Ты ж сам от них у себя в кабинете прятался. А еще жалуешься, что работа скучная. Трус ты и лодырь! Сидишь там, как в крепости, которую неприятель штурмует. Хорошо, хоть сегодня нос высунул. Видишь, никто тебя не съел!
– Слушай, голова!
– сказал тут Сергей Борисович.
– А ведь ты у меня просто умница - если задуматься, а?
– Если задуматься - и ты не дурак!
– согласилась голова.
– А не пора ли нам начать новую жизнь?
– Пора!
– радостно подтвердил он, и так вдруг захотелось из пустых коридоров туда, к людям, что он вскочил, треснул кулаком картонного рыцаря и закричал с отчаянием:
– Люди! Ау! Отзовитесь!
– Ну чего?
– отозвались из соседнего коридора люди.
Директор Дома пионеров узнал дерзкий голос пропавшей Аньки Елькиной и обрадовался ей, как родной.
АНЬКА И КУЗЯ
Правая щека у Кузи была отморожена, волосы слиплись в сосульки, а глаза тоскливые, как у бездомной собаки. Кузя стоял у входа в тупичок, смотрел на Аньку.
– Кто тебя?
– спросила Анька.
– Елькина, я дурак и скотина!
– жалобно сказал Кузя.
– Возьми, это твое...
И положил Аньке на колени свое чудо техники.
– Что это?
– удивилась Анька.
– Магнитофон. Японский. Ты его выиграла.
– Нет!
– нахмурилась Анька.
– Мы с тобой не на это спорили! Машину давай!
– Нет никакой Машины, - еле слышно сказал Кузя и вдруг изо всей силы пнул черный ящик.
Ужасная Машина, которая должна была научить людей жить правильно, отлетела к стене, рикошетом ударила в батарею, верхняя ее крышка отскочила, и стало видно пустое фанерное нутро.
– А огонек...
– шепотом спросила Анька, не сводя с черного ящика глаз.
– Там огонек горел... Она же говорила...
– Батарейка и лампочка, - тоскливо объяснил Кузя.
– А говорил магнитофон...
Тихо-тихо стало в тупичке. Анька смотрела на Кузю и молчала. Смотрела и молчала. Точно так же, как в лесу смотрела и молчала Катя. Как дед вчера смотрел и молчал.
И Кузе вдруг стало так холодно и страшно, как бывает только в самом страшном сне.
Будто он остался один-одинешенек в целом свете.
Нет, даже еще страшнее: будто он еще не один, но люди - много-много людей - стоят вокруг, смотрят на него прощально
– Не молчи, Елькина!
– умоляюще сказал Кузя.
– Скажи хоть что-нибудь!
Молчит Анька и смотрит.
– Ну, обругай меня самыми последними словами! Ну, пожалуйста, Елькина! Ну, что тебе, жалко?
– Уходи отсюда, - тихо сказала Анька.
– Ты недобрый.
ГОРИ, СИЯЙ!
В коридорах пели...
...Твоих лучей волшебной силою
Вся жизнь моя озарена,
печально выводил бас.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда...
подпевал звонкий упрямый голос.
А когда Михаил Павлович и Анька допели, стало тихо, только эхо все никак не могло угомониться в дальних коридорах, и все бродило, все шептало: "Гори-сияй... Гори-сияй..."
– Не хочу я его любить, - грустно сказала Анька.
– Он злой, плохой...
– А любят не только хороших...
– вздохнул Михаил Павлович.
– Что ж тебе любовь-то - похвальная грамота?
– И плохих любят?
– удивилась Анька.
– Всяких...
– И совсем-совсем плохих?
– И совсем-совсем...
– Почему?
– Потому что мы, люди, - задумчиво объяснил Михаил Павлович, - всегда надеемся на лучшее в человеке... И верим, что, когда его уже ничто не может спасти, спасет наша любовь.
– А она спасет?
– с надеждой спросила Анька.
– Обязательно?
– Не обязательно. Но иначе нам, людям, нельзя. Пошли домой?
– Не...
– помотала Анька головой.
– Я еще немного тут посижу... Надо подумать о некоторых вещах... Мне тут очень думается.
Михаил Павлович снял с руки часы, отдал Аньке.
– Хорошо, думай. А через пятнадцать минут приходи.
Он ушел, а Анька Елькина осталась думать. Ведь жизнь - штука не очень-то понятная, чтобы ее понять, надо много думать.
Анька сидела под пожарным краном. Ей думалось.
Еще ни разу в жизни она не думала так много и долго, как сегодня под пожарным краном.
ОНИ БОЛЬШЕ ТАК НЕ БУДУТ
Ох, и попало всем на разборе!
И все клялись, что они больше так никогда не будут.
– Ну, глядите!
– грозно предупредил Михаил Павлович.
– Это я в последний раз такой добрый! Всех повыгоняю!
Он всегда так говорил.
В большом холодном небе уже опять вовсю сияли звезды. Пора, пора было прощаться. А не хотелось.
– Домой, домой!
– уговаривал Михаил Павлович.
– Ведь вас скоро с милицией будут разыскивать.
Первым убежал Мотя. Он выскочил на ступеньки и стоял там до тех пор, пока из переулка не вышла девочка в белой вязаной шапочке. Мотя взял ее за руку, и они ушли.