Пожарный кран No 1
Шрифт:
– Ты злой, - говорит Катя.
– У тебя нет души...
И уходит, уходит...
– Подожди!
– кричит Кузя.
– Я люблю тебя!
Катя останавливается, оглядывается. Глаза у Кати печальные.
– А ты у Машины своей спросил?.. Вдруг она против.
СЛЕЗАМИ ГОРЮ НЕ ПОМОЖЕШЬ
Кузе хочется плакать. Но плакать - глупо и бесполезно.
Кузя понял это давным-давно и с той поры не плакал. Зачем?
Давным-давно, когда встретил у киоска с мороженым собственного пропавшего папу.
– Папа!
– закричал
Папа вздрогнул и обернулся... Он пропал три года назад, а теперь вот как ни в чем не бывало стоял у киоска с мороженым.
– Лешка?..
– неуверенно спросил папа.
А какой-то карапуз, стоявший рядом с ним и державший его за руку, отозвался:
– Чего?
– Я не тебе...
– растерянно объяснил Кузин папа.
– Это кто?
– насторожился Кузя, которому вовсе не понравилось, что какой-то чужой мальчик держит его папу за руку.
– Это?
– переспросил папа и, взглянув на малыша, как бы и сам удивился: мол, и правда, кто таков?
– А мама где?
– задал Кузя следующий вопрос.
– Мама?
– опять переспросил папа, будто плохо слышал.
Странное что-то с ним творилось, Кузя хоть и был в ту пору малышом-первоклассником, а все-таки почувствовал, что с папой не все в порядке... Все время переспрашивает и не отвечает. И смотрит на Кузю так, будто боится его.
– Пап, купи мороженку, - заныл чужой мальчик, державший папу за руку.
– Почему он зовет тебя папой?
– строго спросил Кузя.
– Видишь ли, - вздохнул папа, - это мой сын...
– А, - успокоился Кузя, - мой брат. Только зря вы его тоже Лешкой назвали, теперь у нас путаница будет.
– Пап, пошли домой, - потянул младший Лешка, ему тоже не понравилось, что какой-то чужой мальчик так запросто разговаривает с его папой.
– Пошли, пап!
– поддержал Кузя.
– А ты с нами не ходи!
– сердито крикнул младший Лешка.
– Лешка, замолчи!
– велел папа.
– Я и так молчу, - удивился Кузя.
– Я не тебе.
– Говорю же: будет путаница, - засмеялся Кузя.
– Да-да, ты прав...
– кивнул папа и торопливо пошел к киоску, покупать два эскимо.
– Дед обрадуется!
– сказал Кузя, разворачивая мороженое.
– Ну, пойдем!
А папа, глядя мимо Кузи, ответил:
– Видишь ли в чем дело, Лешка...
– Ты это ему или мне?
– уточнил Кузя.
– Тебе. Ты ведь уже взрослый, Лешка...
Кузя, разумеется, кивнул.
– Ну и хорошо. Я тебе сейчас все объясню. Только не вздумай заплакать, договорились? Поговорим спокойно, как серьезные люди...
И серьезный человек папа объяснил Кузе, что они с мамой уже давно не любят друг друга. У папы теперь другая жена. И другой сын. Ничего ужасного в этом нет. Когда Кузя вырастет, он все поймет...
– Только не плачь!
– попросил папа.
– Я этого не выношу... Слезы это лишнее, слезами горю не поможешь, запомни раз и
Это были последние папины слова. Кузя их запомнил на всю жизнь. Он стоял, держал эскимо и смотрел, как папа уходит. Ему хотелось зареветь в голос на всю улицу. Но он стоял и молчал. Ведь папа его просил...
ЗНАМЕНИТЫЙ АКТЕР И ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР
Знаменитый Павлик сидел в репетиционной. Выйти оттуда он не мог, потому что в коридоре, прямо против двери, скрестив руки на голой груди, стоял темно-коричневый человек в набедренной повязке и караулил...
Славик был знаменитому до плеча - не драться же Павлику в самом деле с такой мелкотой!
Уже началась третья елка. За окнами стемнело, но знаменитый артист не включал свет. Тьма становилась все гуще, и уже сливались с ней предметы: растворились, исчезли старый диван, и резной шкаф со связкой рапир наверху. Большой цветной телевизор стал сгустком темени, стулья стали невидимками. Только портрет великого реформатора сцены, подсвеченный фонарем с улицы, виден был очень хорошо.
Константин Сергеевич на портрете смотрел на Павлика сквозь пенсне, строго смотрел и горестно, будто хотел сказать: "Эх ты!"
– Эх ты!
– сказал Константин Сергеевич, и знаменитый актер вздрогнул, испуганно моргнул.
– Растили тебя, радовались: какой талантливый мальчик! Думали, актер вырастет...
– Костя, замолчи!
– сердито пискнул Карл Иванович из-за рамы.
– Ты инструкцию нарушаешь!
– К черту инструкцию!
– грозно отвечал великий реформатор.
– Я должен ему все высказать!
Знаменитый актер замер, вжавшись лопатками в диванную спинку.
– Думаешь, ты актер?
– гневно взглянул на него Константин Сергеевич.
– Ты - халтурщик, вот ты кто! Конь, на котором ты въехал в Париж, и тот одаренней тебя. На него посмотришь - и характер видно, а ты что все десять серий делал? Бегал, махал шпагой и при этом все время красиво улыбался в объектив - мол, полюбуйтесь на меня!
Павлик виновато опустил голову.
– Это называется - работа над ролью?
– гремел великий реформатор. Чему тебя в институте учили? Еще, может, скажешь, что играл "по системе Станиславского"? Так имей в виду: ты мне не ученик, я чуть со стыда не провалился, на тебя глядючи!
– Костя, это жестоко, - заступился за Павлика Карл Иванович.
– У мальчика первая роль, ты же знаешь...
– Молчи, Карл! Не смей его жалеть. Не беспокойся, он сам себя отлично пожалеет. Он себя любит, он себе все простит. Бездарность! Самовлюбленное ничтожество! Погляди на него: черные очки надел, чтоб почитатели на улице не приставали, он ведь стал знаменитым!
Павлик тоскливо молчал. А что он мог сказать - ведь все это было правдой. Только Павлик думал, что никто, кроме него, не заметит, что играл он в фильме плохо. Или, во всяком случае, если заметит, то промолчит - из деликатности.