Пожарский 2
Шрифт:
Первым в портал торжественно въехал стол, а уж потом все остальные. Напутешествовался сегодня этот стол — другой мебели и не снилось.
— Спать! — подал общую команду я и заперся в своих покоях. По-моему, я сегодня и так поработал сверх меры.
НУ, ПОСЛЕДНЕЕ…
Утром я проснулся — Кузьмы нет. Впрочем, вместо него караул несли три бронзовых волка, так что всё в порядке. Спускаясь к завтраку, услышал диалог:
— Господин Кузьма, — так, это
— А ты говорил ей, что вилки господин князь использовал, чтобы оборотня убить?
— Конечно говорил, дважды! Но она мне не верит. Говорит… как это… «Чепуху городишь», вот.
— Нехорошо, — оценил Кузьма. — Пойдём-ка вместе, я объясню ей, что к слову воина нужно относиться более уважительно!
Я решил, что не нужно вмешиваться в процесс, и вместо столовой свернул в сад, оценил, как продвигается строительство волчьего павильона, прошёлся вдоль дежурных кхитайцев. Чужих караулов не обнаружил. Решили, видать, что не нужны. Но надеяться на то, что наблюдение тоже сняли, я бы не стал.
Наскоро подкрепившись, я велел Фёдору отобрать из солдат Чао Вэя пару толковых, которые вчера помогали с подсчётами, и переписать всё по деревне оборотней.
— Ты, Федь, не обижайся, но сегодня я возьму только Кузьму, волков и кхитайцев. Если вдруг в этой Якутии тоже какие-нибудь монстры, мне на тебя отвлекаться несподручно будет. А вместо автомобиля терракотовых лошадей возьмём.
За лошадьми пришлось идти в Засечин. Там меня порадовало, что вчерашний хаос превратился в чёткий порядок, а на просторном заднем дворе выстроенные широким квадратом старшие дети выполняли под руководством терракотового учителя какие-то мудрёные упражнения.
Мы забрали лошадей и отправились в деревню с непривычным уху названием Гюнайдын.
Едва шагнув в портал, я похвалил себя за двойную предусмотрительность. Во-первых, за то, что памятуя о Якутских холодах, я оделся гораздо теплее, чем вчера. А во-вторых, за усердные занятия с термической магией в последнюю неделю. Теперь я мог организовать себе подогрев, если порывы ветра делались особенно холодными.
Копыта терракотовых лошадей звонко стучали по стылой земле. Из низко летящих рваных туч то и дело пробрасывал сухой крупитчатый снег.
В обозначенной на карте точке не было вообще ничего. Но очерченное вокруг приличное пятно с надписью «кочевье» внушало некоторый оптимизм.
— Я проверю? — предложил Кузьма и взлетел ввысь, оглядывая окрестности. И почти сразу камнем упал вниз. — Там. Домики стоят из шкур, как круглые колпачки. Три штуки. Дымы видать. Километров двадцать.
— Чего-то я черепашиться долго не хочу. Пошли перестрелами.
Выглядело это примерно как на Енисее. Направление мы знали и перескакивали в самую отдалённую видимую точку. И ещё. И ещё… На шестой раз стойбище оказалось в поле нашей видимости, и последний портал я открыл к самому боку яранги — вот как называются эти домики, вспомнил!
По какой-то странной причине морозоустойчивые оленеводы не сидели в своих ярангах, а развели костёр на улице.
Якуты встретили нас дружелюбно, пригласили к огню, но как только речь зашла о том, приписаны ли они к деревне Гюнайдын, и каким образом они решают дела с оброком, все вокруг резко перестали понимать русский язык. Понятно мне, почему Салтыковы от этих избавиться захотели. Триста дворов — это на самом деле триста семейств, которые кочуют по изрядно большой территории, оленей пасут. И хотя, вроде бы, оленеводы все не бедные, собрать с них оброк — та ещё морока. К тому же, судя по запутанным рассказам, Салтыковы хотели получать оброк песцами, а песес сапсем мала-мала стала, очень плохо охота идёт…
Никто добровольно с нажитым скарбом расставаться не хочет, понятное дело.
Препираться с этими оленеводами мне почему-то совсем не хотелось. Но, с одной стороны, мне за них и за всю их нехилую территорию теперь надо налог платить. А с другой — у меня в Пожаре голод намечается, и мне бы местная оленина вовсе даже не помешала. Я сидел, на полном серьёзе размышляя, не проще ли будет предложить за их оленину цену чуть больше, чем дают местные купцы-перекупы (наверняка ведь за копейки торгуют) — ко мне тогда без хлопот целая вереница желающих продать выстроится. Но внутренний голос настойчиво подсказывал, что тогда господа якуты могут своего хозяина и вовсе уважать перестать.
Снег пробрасывал всё чаще, хлестался сухой крупой. Я привычно прибавил себе тепла, свив из нескольких слоёв воздуха подобие кокона. Оленеводы, однако, забеспокоились, тревожно оглядываясь по сторонам. Бури боятся, может быть?
И тут в налетевшем порыве метели словно отдёрнулась в сторону завеса, и к костру шагнула высокая седая женщина:
— А я-то думаю: кто такой умный? Я тут поддуваю, подсыпаю, а он сидит, словно печка, жаром светится!
— Бабуля?..
Она сурово усмехнулась:
— А ты думал — чья тут наследная вотчина?
БАБУЛЯ
В голове у меня шумел буран.
Я скинул свои тепловые щиты и обнял её. Не развалюсь, поди. А ей сейчас жар ни к чему — если верить моим глазам, до полного перевоплощения в аватар холода бабушке Умиле едва на мизинчик осталось.
Она заговорила на нашем древнем наречии, и я привычно на него переключился.
— Я и не надеялся тебя встретить. Кош сказал: Рюрик ещё до магической войны погиб, а ты исчезла.
— Постеснялся, значит, всю правду вывалить. Или опасается, что я осерчаю да Ольхон его приморожу. Кош всегда осторожным был, — Умила тяжко вздохнула и поёжилась, отгораживаясь плотной занавесью метели от костра. — Знаешь ли, Митька, я ведь после того полтыщи лет ни с кем не разговаривала, разве что сама с собой. Ты первый. Может, потому и не могу я за край стужи шагнуть? Держит меня этот камень. Тебе одному расскажу. Рюрик из-за моей дурости погиб.
Вот, значит, как. Я ничего не ответил на это. Просто смотрел на танец снежинок. Ждал.